Поэт. Писатель. Модернист, вглядывающийся в себя.
Цитаты
Хотя бы на день станьте несовременными — и вы увидите, сколько вечности несёте в себе.
Как часто я испытываю острую тоску по себе самому. Я знаю: путь ещё далёк; но вершина моей мечты — тот день, когда к себе приду — я сам.
Ни один человек на свете не в состоянии создать столько красоты, чтобы полностью ею облечься. Часть его души всегда будет проступать наружу.
Ты не вправе открывать ни одной книги, если не готов прочитать их все.
Жизнь не устраивает классов для приготовишек. С нас вечно спрашивают самое трудное.
Не сдерживайте в себе порывы жизни. Поверьте мне: жизнь права, всегда права.
С тех пор как я понимаю, что значит молчать, всё стало мне много, много ближе.
Об искусстве
...искусство есть средство, с помощью которого человек — одинокий человек — может достичь полноты.
...искусство — это ещё и справедливость. И тот, кто хочет быть мастером, должен научиться давать место всем силам — и тем, что влекут его вверх, и тем, что подавляют, тем, что сковывают, и тем, что освобождают.
Искусство — то, чего смутно жаждут все вещи. Все они хотят быть образами наших тайн. С радостью бросают свой увядший смысл, чтобы принять в себя какую-нибудь нашу тяжёлую тоску. Они протискиваются в наши трепещущие чувства, страстно стремясь стать предметом наших переживаний.
Творения искусства всегда безмерно одиноки, и меньше всего их способна постичь критика. Лишь одна любовь может их понять и сберечь, и соблюсти к ним справедливость.
Быть художником – это значит: отказаться от расчёта и счёта, расти, как дерево, которое не торопит своих соков и встречает вешние бури без волнений, без страха, что за ними вслед не наступит лето. Оно придёт. Но придёт лишь для терпеливых, которые живут так, словно впереди у них вечность, так беззаботно-тихо и широко.
Это одно из самых трудных испытаний творческого духа: он всегда должен творить бессознательно, не подозревая о самых серьёзных своих достоинствах, — если он не хочет отнять у этих достоинств их нетронутую свежесть!
Произведение искусства хорошо тогда, когда оно создано по внутренней необходимости. В этом особом происхождении заключен и весь приговор о нём; никакого другого не существует.
О поэзии
Нужна большая зрелая сила, чтобы создать своё там, где во множестве есть хорошие, и нередко замечательные, образцы.
Вы задаёте вопрос, хороши ли Ваши стихи. Вопрос задан мне. Раньше Вы спрашивали других. Вы посылаете их в журналы. Вы сравниваете их с чужими стихами, и Вас тревожит, что иные редакции возвращают Вам Ваши опыты. Так вот (раз уж Вы разрешили мне дать Вам совет), я прошу Вас всё это оставить. Вы ищете внешнего успеха, а именно этого Вы сейчас делать не должны. Никто Вам не может дать совета или помочь; никто. Есть только одно средство: углубитесь в себя. Исследуйте причину, которая Вас побуждает писать, узнайте, берёт ли она начало в самом заветном тайнике Вашего сердца, признайтесь сами себе, умерли бы Вы, если бы Вам нельзя было писать. И прежде всего — спросите себя в самый тихий ночной час: должен ли я писать? Ищите в себе глубокого ответа. И если ответ будет утвердительным, если у Вас есть право ответить на этот важный вопрос просто и сильно: «Я должен», тогда всю Вашу жизнь Вы должны создать заново, по закону этой необходимости; Ваша жизнь — даже в самую малую и безразличную её минуту — должна стать заветным свидетельством и знаком этой творческой воли.
Всегда прислушивайтесь только к себе самому и к Вашему чувству, что бы ни внушали Вам рецензии, предисловия и литературные споры; а если Вы всё же не правы, то естественное движение Вашей духовной жизни Вас приведёт неспешно и со временем к иным воззрениям. Пусть развитие Ваших взглядов движется своим собственным, тихим, нестеснённым чередом; оно, как и всякое подлинное развитие, повинуется только своим законам, его ничем нельзя задержать, как нельзя и ускорить. Родиться может лишь то, что выношено; таков закон. Каждое впечатление, каждый зародыш чувства должен созреть до конца в себе самом, во тьме, в невысказанности, в подсознании, в той области, которая для нашего разума непостижима, и нужно смиренно и терпеливо дождаться часа, когда тебя осенит новая ясность: только это и значит – жить, как должен жить художник: всё равно в творчестве или в понимании.
Если ваша повседневная жизнь кажется вам убогой, не вините её — вините себя в том, что вы в недостаточной мере поэт, чтобы привести в действие её богатства; для Творца нищеты не существует.
Стихи ведь не то, что о них думают, не чувства (чувства приходят рано), стихи — это опыт. Ради единого стиха нужно повидать множество городов, людей и вещей, надо понять зверей, пережить полёт птиц, ощутить тот жест, каким цветы раскрываются утром. Надо вспомнить дороги незнаемых стран, нечаянные встречи, и задолго чуемые разлуки, и до сих пор неопознанные дни детства, родителей, которых обижал непониманием, когда они несли тебе радость (нет, та радость не про тебя), детские болезни, удивительным образом всегда начинавшиеся с мучительных превращений, и дни в тишине затаившихся комнат, и утра на море, и вообще море, моря, и ночи странствий, всеми звёздами мчавшие мимо тебя в вышине, — но и этого ещё мало. Нужно, чтобы в тебе жила память о несчётных ночах любви, из которых ни одна не похожа на прежние, о криках женщин в любовном труде и лёгких, белых, спящих, вновь замкнувшихся роженицах. И нужно побыть подле умирающего, посидеть подле мёртвого, в комнате, отворённым окном ловящей прерывистый уличный шум. Но мало ещё иметь воспоминанья. Нужно научиться их прогонять, когда их много, и, набравшись терпения, ждать, когда они снова придут. Сами воспоминания ведь мало чего стоят. Вот когда они станут в тебе кровью, взглядом и жестом, безымянно срастутся с тобой, вот тогда в некий редкостный час встанет среди них первое слово стиха и от них отойдёт.
Ни одна вещь не должна казаться больше другой, и каждая должна обуздывать соседку. Тогда всё получает свой смысл, и самое главное — вся совокупность вещей становится гармоничным целым, исполненным покоя, уверенности и равновесия.
Прочтите эти стихи, как чужие, и Вы ещё глубже почувствуете, насколько они — Ваши.
О России
Россия сделала меня таким, каким я стал, внутренне я происхожу именно оттуда, именно она — родина всех моих инстинктов, мой внутренний исток.
Быть может, русский человек для того и сотворён, чтобы, дав человеческой истории пройти мимо, войти после этого в гармонию вещей... Он должен подождать, потерпеть и, словно скрипач, которому ещё не подан знак, сидеть в оркестре, осторожно удерживая свой инструмент...
Я думаю, что количество грязи повсюду одно и то же, и там, где она (как в нашей культуре) не видна, то это всего лишь означает, что она удалилась в духовную сферу, что много хуже!..
О любви
Любовь человека к человеку, быть может, самое трудное из того, что нам предназначено, это последняя правда, последняя проба и испытание, это труд, без которого все остальные наши труды ничего не значат.
Пять стихотворений
***
Слова, всю жизнь прожившие без ласки,
непышные слова — мне ближе всех.
Я их одену в праздничные краски,
услышу тихий, благодарный смех.
Откроется, о чём они молчали,
о чём не знали сами до сих пор.
Они в стихах ни разу не бывали
и робко входят, опуская взор.
Перевод Грейнема Ратгауза
Валезанские катрены. 36
Книга бабочки — полёт,
не имеющий границы,
если крылышки — страницы,
а сиянье — переплёт.
Медлит на краю цветка,
но читать не успевает,
так как запахи впивает
разные издалека,
и любуясь лепестками,
подражает им сама,
очень схожая с клочками
от любовного письма;
написали, разорвали,
клочья выбросили в сад,
и дождётся адресат
этой весточки едва ли.
Перевод Владимира Микушевича
За книгой
Я зачитался, я читал давно,
с тех пор как дождь пошёл хлестать в окно.
Весь с головою в чтение уйдя,
не слышал я дождя.
Я вглядывался в строки, как в морщины
задумчивости, и часы подряд
стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
в них набрано: закат, закат, закат...
Как нитки ожерелья, строки рвутся,
и буквы катятся куда хотят.
Я знаю, солнце, покидая сад,
должно ещё раз оглянуться
из-за охваченных зарёй оград.
А вот как будто ночь по всем приметам.
Деревья жмутся по краям дорог,
и люди собираются в кружок
и тихо рассуждают, каждый слог
дороже золота ценя при этом.
И если я от книги подыму
глаза и за окно уставлюсь взглядом,
как будет близко всё, как станет рядом,
сродни и впору сердцу моему!
Но надо глубже вжиться в полутьму
и глаз приноровить к ночным громадам,
и я увижу, что земле мала
околица, она переросла
себя и стала больше небосвода,
а крайняя звезда в конце села —
как свет в последнем домике прихода.
Перевод Бориса Пастернака
Художник Леонид Пастернак
Диалог
— Ах, помоги поточней ты
нужный найти оборот:
в оборванных звуках флейты,
видно, пропал переход,
когда твой лик угасает,
всё ещё страстью палим...
— Танцовщицы предъявляют,
слова не надобны им.
— Ты себя расточала
в движеньях и жестах, как шквал,
и сразу другой предстала,
но я твой отказ понимал,
как будто бы в нём страдает
то, что стало моим.
— Танцовщицы не теряют,
себя раздаряя другим.
— Но у такого стремленья
нет последней черты.
Чтобы ушла в движенье
снова, лёгкая, ты,
тщетно мой крик взывает
к флейтам и скрипкам немым.
— Танцовщицы умолкают
вместе с пространством своим.
Перевод Владимира Летучего
Весенний ветер
Судьба приходит с этим ветром; дай,
дай ей прийти со всем слепым и щедрым,
что нас зажжёт, наполнив через край.
(Ты — жди, она всё ближе — с каждым метром.)
О, к нам судьба приходит с этим ветром.
Приносит он из-за морей чужих,
отяжелев под ношей безымянных
вещей, нам правду всю о нас самих.
...Всё так. И каждый станет сам собой.
(Мы — высота небес, мы — их основа.)
Но пролетает с этим ветром снова
великая судьба над головой.
Перевод Владимира Летучего
