Хорхе Франсиско Исидоро Луис Борхес Асеведо (Jorge Francisco Isidoro Luis Borges Acevedo) — аргентинский прозаик, поэт, публицист. Маг слова.
Цитаты
Кто-то гордится каждой написанной книгой, а я — прочитанной.
Каждый по-своему воображает рай, мне он с детских лет представлялся библиотекой. Но библиотекой не бесконечной — в любой бесконечности есть что-то неуклюжее и необъяснимое, а соразмерной человеку. Библиотекой, где всегда остаются ещё не известные книги (а может быть, и целые полки), но не слишком много. Короче говоря, библиотекой, сулящей удовольствие классики и приятные тревоги находок и случайностей.
В детстве меня изумляло, что буквы у закрытой книжке не перепутываются и за ночь не теряются…
Литература — это управляемое сновидение.
Писатель — или любой человек — должен воспринимать случившееся с ним как орудие; всё, что ни выпадает ему, может послужить его цели… Это даётся нам, чтобы мы преобразились, чтобы из бедственных обстоятельств собственной жизни создали нечто вечное…
Я перестал верить в литературные школы и верю в отдельных людей.
Вдохновляли меня все книги, какие я когда-либо читал, а также те, которых я не читал — вся предшествующая литература. Я многим обязан людям, чьих имён я не знаю.
О книгах
Я читаю те же книги, что читал мальчиком. Каждый раз, когда я читаю их, они изменяются. И, конечно, меняют меня.
Дома у меня нет ни одной из моих книг или про меня. Я читаю других писателей, лучше меня. Если я буду перечитывать своё, у меня могут опуститься руки, а я хочу продолжать писать.
Хорхе Луис Борхес в молодости
О работе в библиотеке
Всю свою библиотечную работу я выполнял в первый же час, а затем тихонько уходил в подвальное книгохранилище и оставшиеся пять часов читал или писал… Ирония ситуации состояла в том, что в ту пору я был довольно широко известен как писатель, но не в библиотеке. Вспоминаю, как один из сотрудников заметил в энциклопедии имя некоего Хорхе Луиса Борхеса — его очень удивил факт совпадения наших имён и дат рождения…
О рабочем процессе
Метода работы меня нет, вся работа идёт рассеянно — как и всё у меня по жизни. Я делаю всё, чтобы писать просто, использовать простые слова, смотреть в словарь. Я думаю, то, что я пишу, кажется простым.
О тайне литературы
Бэкон примерно в начале XVII века писал: «Какая жалость, что написаны истории династий, войн, государств, но нет истории наук и искусств». А сейчас, пожалуй, наоборот: возможно, нет ни наук, ни искусств, зато существуют истории этих дисциплин. Мне кажется, это изучение по сути своей ошибочно. Потому что, если текст хорош, какая разница, написан ли он сегодня утром, или веков двадцать назад, или ещё только будет написан.
Задачи литературы покрыты тайной. Если это иначе, литература становится просто словесной игрой. А мы превращаемся... ну, скажем, в Грасиана. Это плохо. Но если чувствуешь, что задачи литературы таинственны, что они зависят от тебя, что ты по временам записываешь за Святым Духом, ты можешь надеяться на многое такое, что не зависит от тебя. Ты просто пытаешься выполнять приказы — приказы, произнесённые Кем-то и Чем-то. Я говорю эти слова с большой буквы.
О времени
Для меня время — ключевая тема. Меня слегка задевает, когда отдельно говорят о времени и отдельно — о пространстве, ведь мы же не воспринимаем пространство вне временной протяжённости. А вот время, по-моему, можно воспринимать и вне пространства — время может существовать само по себе, сами по себе могут существовать мысль, музыка, поэзия — пространство же в отрыве от времени невозможно, не так ли?
Об успехе
Многие годы я был самым незаметным писателем в Буэнос-Айресе. Я опубликовал книгу под названием «Historia de la eternidad» («История вечности») и через год обнаружил, с удивлением и благодарностью, что продано сорок семь экземпляров. Мне захотелось разыскать каждого из покупателей, и лично его отблагодарить, и попросить прощения за все ошибки этой книги. Между тем если продаёшь 470 экземпляров или 4700 — количество слишком велико, чтобы вообразить своих покупателей, их лица, дома или родню.
Теперь, когда я вижу, что какую-то из моих книг издают несколько раз, я не удивляюсь: это для меня какой-то абстрактный процесс. У меня вдруг нашлись друзья во всём мире, и мои книги были переведены на многие языки.
Из всех премий, которыми меня награждали, самое большое удовольствие мне доставила Вторая муниципальная премия Буэнос-Айреса за весьма убогую книжицу «El idioma de los argentinos» («Речь аргентинцев»). Эта премия была мне приятней, чем премия Форментор или та, которую мне присудило Общество аргентинских писателей. Из всего опубликованного ничто так не радовало меня, как ужасно дрянное стихотворение «Himno al mar» («Гимн морю»), появившееся в одном севильском журнале в 1918 или в 1919 году.
Я пытаюсь забыть всё, что написал, и думать о том, что напишу; по-моему, нет ничего полезного в том, чтобы оглядываться назад. Франко Мария Риччи сказал мне: «Мы издаём, чтобы не проводить всё время за правкой рукописей». Если книга издаётся, ты от неё освобождаешься. Я публикую книгу и не знаю, продалась ли она, была ли переведена, имела ли успех, писали ли о ней что-то, не писали… Я сужу по моим друзьям: если мои друзья мне о книге не говорят, значит, она им не понравилась, а если рассказывают — то бывают очень щедры на детали.
Я никогда не пытался прославиться, это вопрос поколения: в пору моей молодости думать об успехе было не принято.
О писательской вежливости и удовольствии
Ясность — это форма вежливости, которая необходима в отношениях со своим читателем.
Слепота не смогла лишить меня звучания слов, удовольствия общения с аудиторией, которую я не вижу, но слышу, как она безмолвно мне внимает.
Совет молодому писателю
Я бы дал ему самый простой совет — думать не о публикации, а о своей работе. Не спешить поскорее отдавать в печать, и не забывать о читателе, и также — если он занимается беллетристикой — не затрагивать и не описывать ничего такого, чего он честно не способен вообразить. Не писать о событиях лишь потому, что они показались ему удивительными, но лишь о тех, которые дали его воображению творческую задачу. Что до стиля, я рекомендовал бы скорее бедность словаря, нежели чрезмерное его богатство. Если существует нравственный недостаток, который обычно виден в произведении, так это тщеславие. Одна из причин, почему я не совсем люблю Лугонеса, хотя, конечно, не отрицаю его таланта или даже гениальности — это то, что в его манере письма я ощущаю некое тщеславие. Если на одной странице все прилагательные и все метафоры совершенно новые, это обычно примета тщеславия и желания удивить читателя. Читатель никогда не должен чувствовать, что автор искусен.
Автор должен быть искусен, но без нарочитости. Вещь, сделанная с высочайшим искусством, кажется столь же бесспорной, сколь легко созданной. Если же вы замечаете следы усилия, это неудача писателя. Но я также не хочу сказать, что писатель должен писать спонтанно, ибо это означало бы, что он сразу же попадает на нужное слово, что весьма невероятно. Когда работа завершена, она должна казаться непосредственной, даже если на самом деле полна тайных ухищрений и скромной, но не самодовольной изобретательности.
О психологии
Я не понимаю людей, которые заявляют, что овладели психологией. Мне их жаль. Я едва ли знаю себя, и никто не знает.
Об этике
Я думаю, мы потеряли очень важную вещь — этику. Людям очень нравится лгать. Они восхищаются миллионерами, но какие книги читает человек, что он чувствует, как он действует…
О путешествиях
Я очень им рад. Я могу чувствовать страны. Я никогда не видел Египта или Японии, но я там. <…> Я хочу путешествовать по всему миру и возвращаться домой.
О смерти и жизни
Смерть (или память о смерти) наполняет людей возвышенными чувствами и делает жизнь ценной.
