Подглядывая в замочную скважину

Всем Привет!

На мой взгляд интересно чем живут и о чем думают люди по ту сторону Большой Воды. А рассказ как раз и представляем вид на "обнаженную мысль" - лучшее, что данный индивид может произвести в данный момент своей духовной жизни. Почему лучшее? Потому что, если бы он смог написать лечше, он бы непременно это сделал.

Представляю вам расказ, выигравший первое место в прошлую неделю под названием The Water House, by Kelsey R Davis

К сожалению юмор автора здесь часто основано на языковых двусмысленностях, которые очень трудно перевести. Я сделал что смог.

Водяной дом (The Water House)

Хэллоуин у нас всегда проходил довольно обычно — по крайней мере, до появления Дома Уотера или Водяного Дома, если хотите.

Раньше это был Дом Паккеров — на самой высокой точке нашей улицы. Перед домом они выращивали базилик рядом с дикой черникой, держали кормушки для колибри, которые висели с кедрового крыльца прямо над перилами, украшенными выцветшими морскими поплавками всех цветов. Узнать Паккеров можно было на слух: утром хлопала пружина их дверцы, шлёпали вниз по склону их домашние тапки, шелестели длинные халаты для плавания. У Паккеров был собственный бассейн — в заднем дворе, выложенный кирпичом и обрамлённый самшитом, вечно засыпанный сосновыми иголками. Но плавать они предпочитали в клубном бассейне.

Вода у нас всегда холодная. Люди купались только в бассейнах, где обогрев оплачивался членскими взносами — редко в личных и уж точно не в океане. Разве что в гидрокостюмах. Или из-за наивности, алкоголя — или и того, и другого.
Подобно птицам, Паккеры полетели туда, где теплее — во Флориду. Тут уж слишком много было поводов поскользнуться, особенно зимой, а миссис Паккер уже дважды ломала себе бедро.

Так дом перестал быть их, и, по правде говоря, дети в округе не особо расстроились. Паккеры, хоть и милые, на Хэллоуин раздавали только мятные конфеты и не имели внуков, с которыми можно было бы играть по выходным или летом.
Любопытно, что новый хозяин тоже оказался из тёплых краёв. Но детей у него не было. Только он сам и грузовик, набитый безымянными коробками и мебелью, укутанной в плотные одеяла с люверсами и обмотанной прозрачным скотчем. После того как грузовик уехал и хлопнула дверь, он повесил несколько тех же одеял на окна — чтобы не проходил свет, не просачивались звуки и не лезли любопытные глаза.

Тише, страннее, чем Паккеры.

Ну и ладно.
— Голливудский шишка, — шептала Вирджиния. — Мистер Уотер.
— О, ты с ним знакома? — спрашивали соседи, чьи собаки обычно останавливались у её двора, чтобы справить нужду в её пустую железную миску, которую она упрямо не наполняла водой.

Все видели силуэт мистера Уотера: крупный мужчина с тёмной бородой и затемнёнными очками. Пару раз в неделю заказывал китайскую еду. Настоящий затворник — выходил только расписаться за посылки службы доставки или забрать узелок с ужином: бело-красные коробочки и одноразовые палочки на доставшемся ему коврике у двери. Домашние пироги и хлеба, которые соседи приносили в знак приветствия, так и оставались нетронутыми на его крыльце — разве что колибри клевали запёкшиеся ягоды.

— Ну, я, конечно, пыталась, — поясняла Вирджиния. — Но Филлис мне всё рассказала про продажу. — Тут она делала паузу, явно наслаждаясь возможностью поделиться тем, чего никто не спрашивал. — Филлис сказала, что мистер Уотер работал над большими блокбастерами, даже получил «Оскар», и что, представляешь, его пригласили консультировать проект — превращают один из его фильмов в американские горки где-то в Дубае!

Вирджиния подрабатывала в книжной лавке, но ей не разрешали советовать клиентам книги — из-за её политических и эротических наклонностей. Впрочем, книги сами себя по алфавиту не расставят. В свободное время Вирджиния играла роль «мэра» нашего квартала. Когда, например, городские службы спилили клён в круговом развороте в конце улицы и оставили вместо него серый бетонный кратер, Вирджиния разослала всем письмо: «Что мы будем с этим делать?!»

Откликнулись многие.
— Может, посадим новое дерево?
— Или сделаем детский или общественный сад?
— А давайте кладбище для домашних животных, табличку поставим, библиотеку палочек для собак!

Идеи текли, как ручейки из разных домов.
В итоге Вирджиния посадила туда герань, а потом написала всем: «Можете скинуться, чтобы вернуть мне деньги». Она была как волна — зовущая к себе, а потом смывающая замки из песка.

Понизив голос, как острый прибрежный прибой, она добавила:
— Филлис сказала, его уволили. Студия его вычеркнула. Не женат, ничего в этом смысле. И сказал ей, будто наш город напомнил ему кино!
Странно, что он вообще сюда переехал. Уютный прибрежный городок, семейный, почти островной. Те, кто хотел начать жизнь заново, ехали в соседний, шумный город — бывшие инженеры становились шеф-поварами, шпионы владельцами небольших гостиниц, проститутки — ловцами омаров. Здесь же жили в основном люди пожилые и их семьи, потомки рыбаков и судостроителей — люди, привыкшие к приливам и отливам, к тому, как вода замерзает и тает, и умевшие жить в гармонии с её спокойным величием.

Художники приезжали со всех сторон, чтобы писать эти скалистые берега и маяк — на рассвете или закате.

Прилив. Отлив.

Маяк всех притягивал — и всех, в конце концов, отпускал.
Так люди перестали о мистре Уолтерсе. Забрали свои пироги с его крыльца. Короткий интерес к нему смылся, и все вновь занялись своими делами. Лето затянулось, суета школы вернулась, температура упала, листья забыли зелёный и сменили его на рубиновый и янтарный. Базилик засох, побурел и умер.

Прилив. Отлив.

И вот снова накатил октябрь — влажный, туманный, акварельный, как и подобает Новому Английскому побережью.

Тыквы, кое-где вырезанные слишком рано, стояли у дверей. Ароматы корицы и тыквы, греющиеся на сковородах, наполняли воздух, ещё просачивающийся сквозь сетки, доживающие свой последний сезон. Большинство семей ограничивались покупными украшениями — надувными ведьмами и пауками, собираемыми шестигранником. Вирджиния достала свой старый флаг с чёрным котом и, как обычно, жаловалась, что никто не помогает ей его повесить, хотя гордо отвергла предложения нескольких отцов и даже одной матери.

Говорят, в тихом омуте черти водятся. А мистер Уотер был так уж слишком тих — кому-нибудь стоило бы это заметить.

Как-то утром, в середине октября, соседи проснулись и увидели, что он тоже украсил дом. Обмотал всю свою территорию блестящей жёлтой лентой — «Осторожно». Это особенно взбудоражило подростков.

— Я же знала! Будет нереально круто, настоящий дом с привидениями! — сказала Делайла Грин, которая обожала разбивать тыквы и мечтала о первом поцелуе.
В округе началось настоящее брожение, градус волнения которого превышал обычное. Все обсуждали, что мистер Уотер собирается сделать самую крутую «страшилку» на Хэллоуин — с профессиональными декорациями, спецэффектами, и все их дешёвые пластиковые ведьмы и скелеты покажутся игрушками. Голливуд же!

Наконец то всё становится на свои места.

Октябрь умел опьянять. Воздух густел от предвкушения, как карамель на яблоках.
Наступило 31 октября — и в воздухе звенело нетерпение. Приятно хрустящее, осязаемое.

В последние годы Художественный комитет просил смотрителей маяка участвовать в празднике — накладывать на прожектор цветные плёнки: розовую в феврале, зелёную в декабре. Сегодня — оранжевую.
И ещё до того, как зажглась лампа и солнце село, всё вокруг уже тонуло в янтарном свете.

Школы провели парады, растянув их на всё утро — дети в костюмах и гриме шли гуськом, пока их фотографировали умилённые родители. И, в отличие от Калифорнии, тут никто не переживал, если костюм порвался, испачкался или парик запутался — ничто не было испорчено.

К обеду родители накормили детей яблоками, пиццей, морковкой и ещё яблоками — по списку назначенных домов для предпраздничной вечеринки. Все готовились высыпать на улицы. Мистер Грин поставил оранжевые предупредительные конусы — чтобы не то что успокоить, а хоть приглушить движение в этот вечер.

И вот, наконец — дети пошли за сластями.

В шуме визга, хлопков дверей и «Триллер» Майкла Джексона из чей-то колонки толпа костюмированных детей заполнила улицу, перекрытую для машин.

— Конфеты или жизнь! —
Малыши-тыквочки.

— Конфеты или жизнь! —

Волшебники в шарфах и с искусственными шрамами.

— Конфеты или жизнь! —

Ковыляющие принцессы в блестящих, легко воспламеняющихся платьях и пластиковых коронах, которые треснут пополам при первом капризе.

— Конфеты или жизнь! —

Мальчишки с надувными «мышцами» под рубашками.

Один малыш, наряженный под Дайан Китон — в чёрно-белом и с крупными очками, — покорил сердца всех мам и гей-соседей Новой Англии.
Семья Ридов сделала туман из сухого льда.

Одна особенно рьяная семья устроила на своём газоне «гонку по грязи»: надувные арки со словами Старт/Финиш, препятствия, а дети в костюмах, надрываясь в мегафон, кричали друзьям: «Доползи до конца и получи конфету!»
Было волшебно. Не страшно и не зловеще — просто всеобщее оранжево-сахарное ликование. Настоящая американская мечта в глазури из карамели.

Дзинь-дон! Конфеты или жизнь!

Но — дома закончились.

И вот первый смельчак, ниндзя Колби Дженкинс, наконец подкрался к двери мистера Уотера.
Позади сгрудились маленькие мультяшные фигурки, сжимая свои пластиковые тыквы.
Ждали.

Колби перестал быть ниндзя и объявил:
— Конфеты или жизнь! — нажимая на дверной звонок.

Все услышали.

Если хочешь напугать людей, одного сюрприза недостаточно.
Звонок Колби вызвал взрыв — такой силы, что окна Дома Уотера разлетелись вдребезги, а земля под ногами дрогнула.
Сработала сигнализация. Люди закричали.

К счастью, ниндзя-рефлексы спасли Колби от осколков, летевших, как сюрикены.
— Святой Боже! Колби! Мистер Уотер! Вы живы?! — двое отцов, переодетые сегодня в футболиста и драг-квин, пробивались сквозь поток детей к дому, скрипевшему и стонущему, как живой. Колби и его мультяшная свита бросились прочь, конфетные вёдра катились по земле.
Казалось, изнутри доносился другой звук.

— Словно гул… или шипение?

— Это был взрыв или какой-то долбаный спецэффект?

Футболист колотил в дверь, потом захлопнул сетку, прислушиваясь. Драг-квин кричал в разбитое окно, дёргая одеяло, разбивая стекло каблуками.

— Мистер Уотер!

И вдруг — как флаг на ветру — дверная рама затрепетала: воду изнутри будто выталкивало наружу. Мужчины начали отступать, один неуверенно балансируя на каблуках.

Вода хлынула. Сначала из-под двери, потом из окон, просачиваясь сквозь одеяла, по склону, по тротуару. Та самая пустая металлическая миска Вирджинии зазвенела по асфальту, впервые намокнув, и уплыла прочь. Оранжевые конусы тоже упали и исчезли.

Родители закричали, зовя детей. Сквозь осколки стекла, плывшие по волне, драг-квин сбросил каблуки и подхватил на руки девочку Эльзу, оцепеневшую от страха.

Чтобы напугать по-настоящему, нужно как минимум два потрясения. После одного люди сомневаются, что это было всерьёз.

И второе потрясение не заставило ждать.

Второй взрыв Дома Уотера прорвал плотину сомнений. Громовой удар прокатился по венам. Волна дрожи прошла дальше — под землёй, по улице, сквозь сосны, клёны, дубы, сквозь половицы нескольких домов. С деревьев посыпались шишки, листья сорвались и закружились, прежде чем их смыло водой. Дом Уотера начал разваливаться.

Потоп.

Позже соседи рассказывали об этом по-разному, но все были до нитки мокрые. Мамы с блестящими костюмами паниковали, папы в пижамах ругались.

Лучше всех описал, пожалуй, мальчик Джейми Мёрфи — тот, что раздавал конфеты из расписанной вручную жестянки из-под анчоусов:

— Это было точь-в-точь как потоп в «Юниверсал Студиос», — сказал он. — Мы просто ходили, кричали «конфеты или жизнь!», а потом БУУУМ! — и все обернулись, а там, наверху, возле дома мистера Уотера, Колби на корточках, мама орёт «Кооолбииии!», и мы такие: что, это всё, мы сейчас умрём?! А потом кто-то заметил, что вода вытекает из дома, прямо льётся, мы — «что за чертовщина происходит?!» — и это было и страшно, и захватывающе! Слышно было, как будто трубы рвутся, и это реально напоминало тот аттракцион, потоп, понимаешь? А потом второй взрыв — ещё громче! — родители начали кричать, хватать детей, терять телефоны, пробираться сквозь воду, и это всё было по-настоящему, гигантская волна, настоящий потоп, и никто не понимал, как и почему, но вдруг всё затопило, моментально, и вся улица заполнялась водой всё выше и выше! И все уже в панике — чёрт, прости — думали про дома, про вещи, про то, что всё к чёрту пропадёт, и про малышей, что их может смыть, надо спасать людей! Это было слишком быстро, как на американских горках, только в реальности, и вся наша улица реально тонула!

Правильно. Потоп.

Прилив. Потом — ещё выше.

Неестественное бедствие, вызванное перенастройкой труб, насосов и чёрной магией под домом Уотера — замысел человека, которому когда-то платили и вручали награды за умение взрывать, а потом выбросили за борт и велели считать, что на этом всё.
Человека с чёрным поясом по части катастроф, у которого под рукой оказался целый океан — достаточно, чтобы впустить воду в свой последний, искупительный, блокбастер с треском ломающихся досок.

Остановить это было невозможно. Ни отцам, ни пожарным, ни сантехникам — никому.

И я видел всё это.
Сначала земля покрылась хлещущими потоками.

Потом дети начали терять равновесие, плакать.

Первыми уносило лёгкие вещи — синтетический хлам. Целые стаи пластиковых тыкв, волшебные палочки, котлы, световые мечи, футбольные мячи.
В потоке качались вёдра с конфетами; промокшая паутина превратилась в белую водоросль — будто пучки волос, вытащенные из стока.
Старые буйки, кормушки для колибри — всё исчезло.

Следом течение подхватило детей. Больше всего боялись за тех, кто был в надувных костюмах — слишком быстро, слишком трудно ухватить.
В конце квартала, у кольцевого перекрёстка, вода сначала следовала изгибу дороги, огибала бордюр, а потом перехлестнула через него. Герани смыло подчистую.
Весь сухой лёд у Ридов обратился в клубящийся белый газ, и никакого спокойствия в этом не было.

Оранжевые и фиолетовые огни замигали первыми, потом погасли. И тогда у всех выключился свет — словно третий, чёрный взрыв. Музыка стихла, вентиляторы надувных фигур замолкли.

В наступившей внезапной темноте холодная вода звучала громче, чем крики и плач.
Оранжевые лучи маяка метались по крышам и деревьям, но между вспышками проходило слишком много времени — никто не мог ориентироваться по ним, искать то, что унесло течением. Люди видели лишь свой парящий перед лицом пар дыхания.
Это было и страшно, и красиво — до озноба завораживающе.

Я видел это с крыши — напротив дома Уотера. Потоп поднялся высоко, но даже если бы выше — мне было бы всё равно.

Хотя поднялся он, надо признать, прилично. Для рукотворного потопа — более чем.
Я видел, как прилетели новостные вертолёты, а потом приехали фургоны. Как репортёрша снимала кошачьи ушки, но оставила на щеках следы усов — зрители с HD могли рассмотреть.

В лунном свете я видел, как из домов в поток выходили вещи соседей — жалкие следы их жизни: коробки из-под пиццы, детские поильники, одежда, шампуни, книги, куклы и те бесчисленные яблоки. А у Вирджинии, соседки, из окна спальни всплыли и поплыли два тяжёлых фаллоимитатора — болтались на волне, пока их не унёс поток. Если бы я был под кайфом сильнее, картинка могла бы снести крышу — кто вообще задумывается, что у этих штук положительная плавучесть?

Я часто забирался на крышу, чтобы немного кайфануть, унять шум своей жизни внизу, поймать в голове правильную громкость. С неё виден был весь квартал, набережная, кусочек города, даже театр с розово-жёлтыми неоновыми огнями, и дальше — волны, белеющие под звёздами. Маяк гипнотизировал, но когда этого было мало, я смотрел вниз — через улицу — и видел странного мужчину, который возился в подвале своего нового дома, в маске сварщика, пуская искры из коробок, которые всё прибывали.

В тот самый вечер, на Хэллоуин, я видел его снова. Он был тоже на крыше — тянул за какой-то рычаг, ведущий к бассейну во дворе.
Я видел, как его очки болтались на вороте, как глаза блестели в лунном свете — прямо перед вторым взрывом.

Я видел, как он ждал, когда уровень воды упадёт в бассейне, и как потом выбрался через потайную дверцу в живой изгороди.

Я видел его — этого приезжего из Голливуда, бывшего мастера спецэффектов, — как он наблюдал за собственным шедевром, разрушающим наш квартал, глядя голыми глазами. Он не снимал, не фотографировал. Не думаю, что считал себя террористом. Может, он ничем не отличался от художников, приезжавших сюда писать море. Может, просто хотел подарить зрелище тем, кто на Хэллоуин ждал настоящего действия, а не тюков сена и дешёвых декораций.
Думаю так, потому что в ту ночь он носил красный клоунский нос.

Или не знаю… я ведь был под кайфом.

Знаю, что вы спросите. Кроме того, откуда взялась вся эта вода (я же сказал — из моря, а расследование до сих пор не разглашают “в интересах общественной безопасности”) и насколько всё было плохо? Плохо. Но у всех тут была страховка — живём ведь у побережья. Ну, почти у всех; кто не имел — тем не повезло, переехали во Флориду.

Город посадил дерево в кольцевом перекрёстке — из жалости, кажется. Никто не погиб, только нескольких малышей оставили в больнице до утра, чтобы убедиться, что не будет вторичных утоплений, так что памятных досок или кладбища не потребовалось.

Ах да. Вирджиния ошиблась. Его фамилия действительно была Уотер.

А то, что вы ещё хотите спросить?
Нет.

Он меня не видел. Никто не видел.

Я был призраком.

************* Мои два цента ***************************

Хотя автор обладает врождённым даром слова и острым чувством юмора, при первом прочтении рассказ выбил меня из колеи отсутствием внутренней логики. Потоп, вызванный затоплением одного единственного дома, физически невозможен, даже если его владелец — бывший голливудский пиротехник. Ещё более странно: зачем человеку затапливать собственный дом, лишая себя возможности подать даже страховой иск по рискам ущерба?

Однако при втором прочтении я понял, что рассказ вовсе не претендует на внутреннюю логику. Он написан в постмодернистской традиции, где смысл заключается не в правдоподобии событий, а в самой текстуре повествования — в образах, деталях, ритме. Абсурдность становится художественным приёмом, через который читатель переживает катастрофу, эмоциональную напряжённость и визуальный эффект, наслаждаясь гиперболой, игривыми деталями и неожиданными поворотами.

На социальном уровне рассказ изображает застойное пригородное сообщество, олицетворённое персонажами вроде Вирджинии: сплетни, озабоченность пустяками, стремление всё контролировать и сохранять безопасный порядок. Это «старое, замороженное» общество, которое с точки зрения прогрессивного наблюдателя выглядит застоявшимся и нуждающимся в обновлении.

Имя мистера Уотера на первый взгляд ничего не объясняет и не нужно для сюжета — персонажа можно было бы назвать мистером Файром, мистером Смитом или как угодно. Это чисто манипулятивный приём автора: читатель видит имя и выстраивает ассоциации, а затем события как будто подтверждают эти ожидания. Но на символическом уровне имя предвещает потоп, создавая связь с последующими событиями. Здесь мы видим постмодернистскую «игру с текстом», когда читатель ведётся на кажущиеся символы, которые формально не влияют на сюжет.

Появление мистера Уотера — внешней, непредсказуемой силы — нарушает устоявшийся порядок. Потоп сметает привычные ритуалы, предметы и условности, показывая, насколько уязвим существующий мир. Это можно истолковать как символ «новой жизни», начала нового пути: разрушение старого мира создаёт пространство для перемен, почти как в революционном гимне:

«Весь мир насилия мы разрушим
До основанья, а затем…»

Однако итог остаётся невыраженным. Читатель видит хаос, но должен сам вообразить, куда дальше пойдут жители и их привычный уклад.

Мистер Уотер — чужак, голливудский специалист по разрушению, переселившийся в сонный, консервативный пригород. В этом смысле он выступает как «рыба, выброшенная из воды» — человек, чьи навыки, происхождение и темперамент вступают в конфликт с окружающей средой. Этот символизм перекликается с самим потопом: так же как вода смывает застойный социальный порядок, присутствие мистера Уотерса олицетворяет вторжение чего-то нового и непредсказуемого, заставляющего город и его жителей столкнуться с переменами и хаосом.

Таким образом, рассказ работает сразу на нескольких уровнях:
• Абсурд и отсутствие логики создают эмоциональный и визуальный эффект, позволяя читателю пережить катастрофу, пусть и невозможную в реальном мире.
• Социальный уровень: застойное общество сметается внешней силой, демонстрируя, как легко может быть разрушен устоявшийся порядок.
• Метафорический и философский уровень: потоп символизирует разрушение старого, очищение пространства для новой жизни и неопределённость будущего, оставляя читателя с чувством страха, восхищения и размышления.
• Игровой и манипулятивный уровень: имя мистера Уотерса и гиперболический потоп показывают, как автор сознательно играет с ожиданиями читателя, создавая иллюзию предзнаменования, хотя сюжет от этого не зависит.
• Лично-символический уровень: мистер Уотерс как «рыба не в своей воде» подчёркивает напряжение между чужаком и средой, усиливая темы разрушения и трансформации.

Главная ценность текста заключается не в реалистичности событий, а в игре с текстом, образностью и атмосферой — в том, как автор создаёт зрительное и эмоциональное переживание. Абсурд и гипербола становятся инструментами исследования общества, реакции на перемены и философского размышления о разрушении и обновлении.

Каков мой итоговый вывод? Этот рассказ требует подготовленного читателя. )))