Опасная привычка заглядывать в окна

Это моя повесть. Давно хотела куда-то выставить. Попробую сюда.

Елена Костадинова 

Опасная привычка заглядывать в окна

Пролог

Сегодня был обычный во всех отношениях вторник, и ничто не предвещало, что он положит начало странным и страшным событиям, которые заденут, хотя бы краем, каждого в нашей редакции. Меня же эти события накроют так, что и по сей день я просыпаюсь в холодном поту, когда мне снится светлый лес, пчелы, гудящие над трупами и торжественно падающий снег в конце августа. События эти принесли много горя, как моим знакомым, так и людям, которых я не знал, потому что у каждого трупа, который лежал тогда на заднем дворе, были близкие. Все, что тогда произошло за какие-то пару недель, было столь фантастично и похоже на бред, что если бы мне об этом кто-то рассказал, я бы молча повертел пальцем у виска.

Так вот этот обычный второй день рабочей недели ознаменовался тем, что меня и Валеру Ярового, моего друга-коллегу, неожиданно накрыла новая «маничка». И продолжалась она до пятницы, поглощая все свободное от работы время и все наши мысли, как и положено настоящей мании.

Писали мы для родной газеты в одном кабинете. Наверное, мы могли бы добиться кабинетов отдельных, но, ни у меня, ни у Ярового такой мысли просто не возникало, потому как у нас была уйма общих дел не только на работе, но и в свободное от оной время. На дверях совместного нашего обиталища пыльно отсвечивали одна под другой две облезлые таблички – «Отдел экономики» и «Отдел информации».
Увлекательные экономические анализы, обложившись бумажками, писал Яровой, а животрепещущую информацию, снашивая туфли и обрывая телефон, добывал я.

Нас накрывало «маничками» время от времени, потому что рутинная газетная работа не давала нашим талантам раскрыться во всем блеске, к тому же редактор постоянно призывал всех писать попроще, и развернуться в газетных статьях было невозможно. Вот почему мы то и дело находили новое применение нашим филологическим способностям, Как сейчас помню, как мы писали акростихи на имена друг друга. Вот, например, что у меня получилось.

Внезапно озаренный, ты проходишь по двору
А небо здесь как твой почтовый ящик,
Лиловый, на заплеванной к утру,
Единственной стене в подъезде спящем.
Разумней было бы вообще не приходить
А просто кофе в термос свой залить.

Эдакий сонет, который я красиво распечатал на глянцевом листе и вручил Валерке. У него стихи были лучше, а вот какие – не помню, увольте, это надо Ярового спрашивать, он точно помнит, все ж-таки его детище. Где-то они у меня валяются в столе, тоже на глянцевой бумаге.

Валерий тогда так увлекся поэтическим творчеством, что вообще решил написать поэму акростихом. А я быстро сдулся. Что-то не шли у меня стихи, тем более акро. Ведь, если подумать, только валеркино внутреннее благородство не позволило ему откровенно сказать мне, что мой опус – бред сивой кобылы, или хотя бы поинтересоваться, почему это у него в подъезде стена единственная. Заплеванная – да, но не единственная. И с кофе тоже натяжка – для того, чтоб его залить, надо домой, хотя бы попасть.

Полгода назад, к Новому году появилась у нас «маничка» - частушки писать. Вот тут я в грязь лицом не ударил, написал много и разнообразно, или я не парень с окраины? Правда, читать мои произведения в приличном обществе было невозможно. В общем, проиграл я и ту «маничку», а эту думал выиграть. Если в прошлых наших играх результат не исчислялся цифрами, то в новой «маничке» все было очень просто – у кого больше, тот и победитель.

Обычно у нас кабинет - проходной двор, но в эту неделю прочие обитатели редакции заходили к нам нечасто, не решаясь прерывать творческий процесс. В открытую дверь кабинета, которую мы закрывали только в исключительных случаях, были видны наши одухотворенные лица, постоянно обращенные к мониторам. Потому народ, заглянув, уходил, устыдившись своего безделья.

Мы же почти не ходили на перекуры, из нашего кабинета не слышался гогот над новыми анекдотами, который обычно перманентно отдавался эхом от стен редакционного коридора. Коллеги тактично старались не нарушать идиллию, а мы невозбранно предавались «маничке», которая впрыскивала адреналин в нашу застоявшуюся от сидячей работы кровь. Ибо победы мы жаждали оба.
Начало «маничке» положила доисторическая фраза: «Землю – крестьянам, фабрики - рабочим», которую по теперь и не припомнить, какому поводу выдал Валерий.

 – Подиум - манекенщицам, - сказал я, с интересом наблюдая в открытую дверь кабинета, как вышагивает жирафьей грациозной походкой по редакционному коридору наборщица Алина – длинная, плоская и томная. 

Валерка вскинулся, глянул на меня ошалелыми глазами, в которых ясно читалась зарождающаяся маниакальность, подумал и сказал.

 – Небо – птицам!

 – Редакции – редакторам… - ответствовал я.

 – Окна – домам.

 – Пепельницы – сигаретам.

 – Глобусы – географам.

 – Шприцы – наркоманам.

И понеслось.

Вначале мы просто перекидывались результатами нашей креативности, через полчаса пустили в ход оргтехнику, сопя над клавиатурами, и прерывая кабинетную тишину ликующими возгласами в особо красивых случаях. Одинокое стекло в шкафу то и дело одобрительно дребезжало, олицетворяя гул трибун на стадионе, когда кто-то из нас орал: «Есть!» и победно бил по клавишам. В конце недели решено было подсчитать индивидуальные результаты, выявить и увенчать победителя большим количеством любимого напитка. Побежденный выставлял ящик пива. Светлого, если выиграет Валерка и темного, если выиграю я.

На рабочем столе моего компа в файле, названном «Маничка», уже заняли почетное место филологические перлы: «чучела - таксидермистам» и «подсудимые - прокурорам»… Но я проиграл. Потому что целый день писал в номер материал, который давно должен был сдать, а более собранный Валерка уже отстрелялся. И весь этот нудный, потерянный для «манички», день, не отрываясь от дела, я ревниво косился, как Яровой победительно сопит и увлеченно шелестит клавишами. Я понимал, что безнадежно от него отстаю, злился, потому и материал не клеился и вышел вымученным. На профессиональный взгляд… А на непрофессиональный, вполне приличным...

В пятницу, утомленные, но довольные, мы подбили итоги. У Ярового, после того, как мы убрали одинаковые парочки, типа, «водка - алкоголикам» и «горы - альпинистам», оказалось тысяча триста двенадцать «что-кому». Мы немного поспорили насчет полублизнецов, у которых одна из частей была одинаковой у нас обоих. Например, у Валерия было «деньги - банкирам», у меня «деньги - ворам», у меня «молоко - младенцам», у него «молоко - коровам». Все-таки решили их засчитать, как признаки индивидуального вИдения мира. Единодушно не засчитали «мужчины - женщинам» (у Валерки) и «женщины - мужчинам» (у меня). Хотя тут тоже можно было бы усмотреть признаки индивидуального вИдения романтичного, как ученик восьмого класса, Ярового и циничного, как студент-дипломник, меня.

Я разродился девятьсот пятнадцатью парочками и вынужден был пить светлое пиво. Правда, я прилично сэкономил, купив ящик на оптовой базе, и это грело мне сердце. Благородный Валерка приволок килограмм копченой ставриды, и мы душевно посидели в опустевшей редакции до половины одиннадцатого.

Наш кабинет продымлен, пропах рыбой и пивом, я присаживаюсь на плохо покрашенный подоконник и, стряхивая с ладоней крошки, которые откуда-то взялись на нем, распахиваю окно и впускаю внутрь грохот улицы, гудки машин и ритмичную музыку из бара с вынесенными на улицу столиками – летника, расположенного прямо напротив редакции.

 – Парфюмера», Жуков, надо читать, а не смотреть в кино, - разглагольствует в это время начитанный Валерка. Он то и дело поправляет грязной рукой очки, которые сползают с потного носа и проводит по волосам, откидывая их назад.

 – Я пробовал, честно, - смиренно отвечаю я, сидя вполоборота, чтоб мне был виден и кабинет, и уличная жизнь – много букв, не осилил, а когда он в горы ушел, вообще скушно стало…

 – Вот и я про то же, Виктор,… что народ нынче нич-ч-ч-его не читает, особенно молодежь. – Это слово он произносит с ударением на первом слоге.

 – Мой племянник говорит: «что за ерунда – маленькие черные буковки на белом листе? То ли дело – кино, цветной экран, три дэ»!

Валерка снова поправляет на крупном носу очки, благодаря которым его, в общем-то, нормальные глаза кажутся маленькими, его редкие волосы как всегда встрепаны и отрасли более, чем надо бы. Он то и дело запускает в них пятерню, встрепывая их еще больше, и откидывает голову, напоминая этим движением коня в сбруе. Это откидывание головы – неопровержимый признак опьянения. Пора закругляться.

 – А ведь дело говорит! – поднимаю я палец вверх. Мне сейчас, в конце недели, не хочется никаких буковок на белом листе. Устал я от них, честно говоря. И еще я не совсем отчетливо вижу окружающее - то ли от дыма, то ли от пива.

Мы посидели душевно и плодотворно, если учесть, что от ящика не осталось ничего, и в приличном подпитии пошли провожаться.

Еще сидел народ в летниках, и вовсю играла музыка, а беспризорники уже укладывались у теплого колодца. Укладывались «солнышком»: ногами к теплу, головами, укутанными в клифты , наружу. Лучей у солнца было не меньше двадцати, разного возраста.

Валерка криво ухмыльнулся, кивнув на сытые физиономии за столиками.

 – Делягам – летники, беспризорным – колодцы.
Мы были пьяны в меру, не так тошно было смотреть на окружающее. Наша бы воля, мы б вообще из этого «в меру» не вылезали – жизнь заставляла.

Валерка провожал меня, потому что завтра, в субботу, мне предстояла командировка в лес за городом. В пять утра я должен был успеть на маршрутку. Материал в номер нужно сдать не позже вторника.
Вчера, в конце газетного дня, когда полосы уже отправлены в типографию, и все из редакции разбрелись кто куда, найдя каждый какое-то неотложное дело, меня вызвал главный редактор Илья Леонидович, в кулуарах - Илюша,

 – Жуков,  – проникновенно сказал он, снимая очки и глядя на меня умными карими глазами, –  в субботу поедешь в лес, сделаешь репортажик про травников, у них там коммуна. Я же тебе торжественно клянусь, - для большего эффекта он приложил руку к левой стороне груди,  – что не буду тебя никуда дергать по выходным весь остаток месяца.

Я и согласился. Потому что было только шестое августа. И было впереди много выходных, которые я нашел бы, где и как приятно провести. Правда, торжественным клятвам шефа я не очень-то верил, какой-нибудь аврал или что другое – и вызовет в выходные, к гадалке не ходи. И все-таки.

 – О! – крикнул не остывший от «манички» Валерка, когда мы свернули в переулок в квартале от моего дома, где темные деревья шелестели от свежего ветерка. Здесь всегда дуло, аэродинамическая труба, так сказать.

 – Лампы – окнам! – констатировал Валера, указывая на одно из окон.

В окне первого этажа дома из красного кирпича, который единственный освещался тусклым фонарем, на подоконнике внутри стояла лампа под зеленым абажуром, и свет ее был так уютен, что хотелось заглянуть в квартиру и убедиться, так ли там хорошо, как намекает лампа. Что Валерка и сделал. Легко, потому что под окном лежала непонятная куча песка. Кому она тут нужна была, в этом месте, где не было детской площадки, для которой могли бы завезти песок, а просто дорога, по которой иногда проезжали машины и маленький тротуар, где двое с трудом разойдутся?

Он оперся неверными локтями о подоконник, и его шевелюра загорелась зеленым огнем. Валера застыл, глядя в освещенное лампой окно, а я закурил и глянул на небо. Завтра намечался отличный денек, звезды светили ярко, и обещали великолепную солнечную погоду. Я довольно покивал головой, собираясь сказать Яровому, как мне будет завтра здорово в лесу. Потом повернулся, глянув на него. Валерка стоял, как зачарованный, уже минуты три, стоял молча, только свет лампы отражался в очках.

 – Слезай! – ухватил я холодную, несмотря на чудный теплый вечер, валеркину руку. И, увязая во влажном песке, он свалился в мои объятья.

Мы двинули к моему дому, и тут его прямо на глазах стало развозить. Я хотел было впихнуть друга в маршрутку и отправить восвояси. Но он так цеплялся за меня, ноги его заплетались, лицо заострилось, а изо рта вообще не выходило ничего членораздельного. Я плюнул в сердцах и сел в маршрутку вместе с ним. И далее довел Валерку до подъезда, втащил на пятый этаж, раскланиваясь с соседями, и оберегая его от собак, которых, как сговорившись, чинно выводили соседи на вечерний моцион.

Дома я сунул ему шесть таблеток активированного угля, продолжая удивляться, с чего его так развезло? Таблетки он попытался хитро зажать в кулаке и не выпить. Я разжал пальцы, впихнул таблетки, вымазав ему губы черным. И еле успел на маршрутку. Спать мне оставалось часа четыре.