Golos Blogs

*** 00,000 ***
Джулия спит.

*** 21,600 ***
Тишина по утрам не пуста. Она состоит из едва слышных звуков, которые в другом месте — фон, а здесь выходят на первый план и становятся почти осязаемыми. Капля, что отрывается от крана на кухне и падает в раковину с размеренностью метронома. Гудение холодильника — низкое, ровное, будто кто-то дышит внутри стены. И часы в гостиной: тик-так, тик-так.

Джулия лежит неподвижно. Глаза открыты, но взгляд ещё не выбрал, на чём остановиться. Потолок старый, с мелкими трещинами и разводами, оставшимися после протечки лет десять назад. Она находит в них знакомые очертания: профиль собора, ветку яблони, что росла под окном их первого дома, голову пуделя Крега, что уже лет десять как в собачьем раю. Узоры меняются медленно, будто сами не хотят торопить утро.

Она не встаёт. Не потому что нет сил — сил хватает дойти до кухни и поставить чайник. А потому что в эти минуты тишина ещё принадлежит ей целиком. Никто не звонит, не стучит, не спрашивает, как она спала. Мир за окном уже просыпается, но сюда, за толстые шторы, его шум проникает приглушённо, словно через вату: далёкий гул машин, обрывок чужой музыки, крик чайки над мусорными баками во дворе. Всё это доходит до неё ослабленным, будто кто-то нарочно прижимает ладонь к динамику.

Она знает эти звуки наизусть. Знает, что через двадцать три секунды после очередной капли холодильник делает короткий вздох-щелчок. Знает, что через одиннадцать минут часы пробьют восемь. Знает — и всё равно прислушивается. Потому что в этой повторяемости есть что-то успокаивающее и одновременно тревожное: как будто время не идёт вперёд, а кружится на одном месте, вытирая её следы.

Иногда в этой вязкой тишине всплывает нечто совсем старое. Запах кофе, который Герберт варил по воскресеньям в медной джезве. Или звук его шагов по паркету — лёгкий, чуть шаркающий, потому что он всегда ходил в домашних тапочках с помпончиками, которые она ему дарила на Рождество. Эти воспоминания приходят не словами, а ощущением: тёплым, плотным, почти физическим. И тогда тишина становится ещё гуще — она обволакивает, как старое пальто, в котором уже не холодно, но и не тепло.

Джулия медленно выдыхает. Воздух выходит из лёгких с едва слышным хрипом. Она всё ещё лежит. Ещё немного — и придётся встать, открыть шторы, впустить в комнату серый апрельский свет. Но пока можно полежать. Пока тишина ещё её.

*** 32,400 ***
Джулия сидит за столом как обычно очень прямо, будто сверху к её голове с потолка спускается ниточка. В этот момент на кухню заходит Милдред. Бросив скользящий взгляд на плиту, где кипит чайник и стоит джезва, она улыбается:

— Как вы сегодня, Джулия?

Не меняя положения и даже не повернув головы в сторону Милдред на сколько-нибудь приличествующий обстоятельствам угол, Джулия выдыхает:

— Как обычно.

Милдред перемещается по кругу, чтобы их взгляды могли пересечься.

— Хорошо спали?

Джулия взмахивает рукой, обрисовывая этим жестом отсутствие удовлетворительной системы координат, способной дать её ответу на этот глубокомысленный вопрос точную калибровку.

— А какое кофе вы больше любите?

— В этом вопросе, дорогая, я придерживаюсь старых взглядов, хотя это может показаться непатриотичным в отношении нашего континента.

— Это ничего. Я тоже предпочитаю арабское.

— Вот видишь, милочка, как на удивление мы похожи. Обе ведь потомки нашей великой прародительницы Евы.

Милдред ещё раз осматривает стол и, не заметив на нём признаков сахара или каких-либо кондитерских изделий, резюмирует:

— А что вы любите к кофе? Если что, я в магазин сбегаю. Тут рядом, за углом. Там очень приличные круассаны.

На этот раз Джулия поворачивает голову в сторону Милдред, и по лицу, словно мышь под ковром, пробегает едва заметная судорога.

— Я пью кофе без всего, и чёрным, как выходец из Центральной Африки, из Судана или Уганды. А не оттуда «где среди пампасов бегают бизоны», знаете ли.

Наступает пауза, на протяжении которой Милдред ожидает встречного вопроса о её вкусах в происхождении или приготовлении кофе, но его не следует.

— Погода сегодня ужасная, — наконец говорит она, — всю ночь лил дождь. И сейчас ещё немного моросит.

— Мда, дождь. Целый день барабанит в стёкла... — Джулия так и не выходит до конца из состояния утренней дрёмы, в которое она не хочет впускать другого человека.

— Ну я тогда пойду?

На этот раз Джулия кивает, и робкое подобие улыбки приличия слегка искривляет её губы.

*** 36,000 ***
Пачка лёгкая, почти пустая. Джулия берёт её левой рукой — медленно, будто боится разбудить. Встряхивает, и две сигареты выскальзывают наполовину; она удерживает одну пальцами: указательным и безымянным, как раньше, давно.

Сигарета остаётся незажжённой. Она подносит её к губам — кончик касается кожи, но не задерживается. Ещё раз — то же самое. Только лёгкое прикосновение, как поцелуй, который не решились дать.

Запах поднимается сразу: табак, сухой, старый, с тонкой нотой можжевельника — тот самый, что был в пачках, которые он приносил из поездок.

Она сидит. Не зажигает. Не курит. Просто держит.

Потом рука опускается. Сигарета скользит обратно в пачку — аккуратно, без звука. Пальцы разжимаются, но не полностью: ладонь лежит на столе, проходит по поверхности. Там, где дерево потрескалось от времени — тонкие, паутинные линии, — кожа чувствует шероховатость.

Палец останавливается. Круговое движение — медленное, в одном и том же месте. Вперёд-назад, вперёд-назад. Как будто гладит щёку, которой давно нет.

Свет лампы не дрожит. Только дыхание Джулии — чуть глубже, чем раньше. И тишина вокруг — полная, обволакивающая.

*** 72,000 ***
Темнота подступает к креслу медленно, но упорно — как прилив, что заливает берег по сантиметру за раз. Только свет старой настольной лампы ещё сопротивляется. Зелёный абажур отбрасывает мягкий, ограниченный круг — не яркий, скорее тёплый, как последний уголёк в прогоревшем камине. Он выхватывает из мрака то, что ближе всего: выпуклости на лице Джулии — лоб, переносицу, блеск стёкол очков, слегка приоткрытые губы. Руки её, лежащие на коленях, — кожу, тонкую, с синими прожилками вен, и книгу, раскрытую на одной и той же странице уже давно.

Она не перелистывает. Пальцы иногда шевелятся, словно хотят, но так и остаются на месте. Страницы пожелтевшие, с чуть загнутыми уголками — книга старая, из тех, что пережила несколько переездов и теперь стоит на полке просто так, для вида. Свет падает на них ровно, без бликов, подчёркивая мелкий шрифт, который Джулия уже не разбирает толком. Или не хочет.

За пределами круга всё тонет. Углы комнаты — густая тень, где мебель сливается в одно тёмное пятно. Окно за шторой — чёрное, без единого отблеска уличного фонаря. Даже воздух там кажется плотнее, прохладнее. Темнота не шумит, не двигается — просто есть, терпеливо ждёт, пока лампа погаснет.

*** 86,399 ***
Джулия спит.