Поток города волочил толпу, лавки, рикш, овощи, придорожные трущобы, такси. Создавал однообразный гул, какой бывает от водопада. А старик слушал приемник, передачу из Гонконга. Он сидел на углу, на табуретке в белой майке, пытался дослушаться: что там, на том берегу.
Показалось, что транслируют передачу из прошлого, когда Чайна-таун процветал. Двадцать тысяч человек из Поднебесной торговали, лечили, открывали кожевенные фабрики, кормили гостей яйцами фу-йонг и лапшой.
Трещины пошли по кварталу в 60-х. Из-за конфликта с Китаем, жителей кварталов объявили шпионами. Сотни людей были отправлены в лагерь в пустыню Раджастана, в тюрьмы, депортированы на коммунистическую родину. Списки составлялись произвольно, семьи разлучались и потом десятилетиями не могли найти друг друга.
Те, кто остался, столкнулись с недоверием, бойкотом, потерей дела, увольнениями. Люди уезжали и увозили с собой в Канаду и Америку старые песни на бенгали. Теперь почти весь внутренний город Калькутты разбрелся по миру.
Страна вокруг перемалывает остатки китайских кварталов своей пестрой неудержимой силой. В столпотворении улиц, как потерянные костяшки маджога, попадаются храмы с золотыми львами, дома с иероглифами лососевого оттенка.
Горстка стариков берегут тени культуры, зыбкой, как пылинки в солнечном луче.
