Никогда не был в Париже, не особо рвусь, хотя там есть пара мест, где хотелось бы побывать.
Для меня Париж — это город Кортасара, город из Кортасара. Да, конечно, есть и Три мушкетёра, и Собор Парижской Богоматери, и Ремарк — много всего, но всё равно для меня это город 50-60 годов двадцатого века с крытыми галереями, где ютятся проститутки, Латинский квартал с каналами и мостами, тихими улочками и грязными квартирками, где пьют вино и мате в дыму сигарет Голуаз.
Если зайти к этой истории с другой стороны, с другого полюса Парижа, то первым рукопись нашёл Ян Потоцкий в Сарагосе, но свой роман так и не окончил.
Чуть позднее рукопись нашёл Эдгар Аллан По — в бутылки, и она открыла ему писательские перспективы, а нам - многих литературных последователей автора.
Для меня третьим автором с рукописью был Кортасар, он её нашёл в таком же банальном месте — в кармане.
И вот теперь я узнаю, что по середине между американцем и аргентинцем был русский. Алексей Толстой с рукописью, найденной под кроватью. Тут и переплетаются две линии. Рассказ удивительно кортасаровский, настолько, что дело происходит в его Париже. За тридцать-сорок лет до Картасара, но чувствуется, что это тот самый мир, тот самый Париж - и тот самый стиль, слог — со скидкой на эпоху, конечно. Удивительно!
Уличка узенькая, вонючая, вся — в салатных, капустных листьях. Но — местечко старое. Пахнет жареной картошкой, шляются оборванцы. Здесь не морщатся на твои дырявые башмаки. Эту уличку — сними-ка шляпу — мостил еще король-Солнце. По квадратным плиточкам мимо этого кабачишки возили в тележках возлюбленных тобою французов, — Дантона возили и Робеспьера возили — головушки им рубить.
Так приятно, хотя местами и отвратительно, как и положено, снова погрузиться в давно знакомый мир парижской жизни в новой его эпостаси, в другом времени...
Париж, друг ты мой, — город одиночества. Идешь в сумерках — дома, как синие тени, затихает шум, к десяти часам весь город спит. Воздух теплый, влажный, — сладость и печаль. За деревьями, сбоку, идет какой-нибудь старичок, прихрамывает от подагры, в кармане газета и трубка, — одинокий старичок. И чувствуешь, как через этот город, по старым камням, под этим облачным небом, течет непереставаемый поток существ. А город стоит торжественный, печальный, равнодушный и прекрасный, все помнит — и голоса счастья и стоны смерти, — все сберегает — суету сует, и мудрость, и преступление, и несбывшиеся мечтания, — все запечатлевает в линиях, в очертаниях, в запахах, в растворенной повсюду спокойной печали.