Не знаю, как назовут меня в будущем...
Я себя считаю тем, кто я есть. Я думаю, сочетание тех жанров и элементов искусства, которыми я занимаюсь и пытаюсь сделать из них синтез — может, это даже какой-то новый вид искусства. Не было же магнитофонов в XIX веке, была только бумага, теперь появились магнитофоны и видеомагнитофоны. Вы спросили: кем я себя больше считаю — поэтом, композитором, актёром? Вот я не могу вам впрямую ответить на этот вопрос. Может быть, всё вместе это будет называться каким-то одним словом в будущем, и тогда я вам скажу: «Я себя считаю вот этим-то». Такого слова пока нет. Если упростить вопрос, то больше всего я работаю со стихом, безусловно. И по времени, и чаще ощущаю эту самую штуку, которая называется вдохновением, которая сядет тебе на плечо, пошепчет ночью, где-то к шести утра, когда изгрыз ногти и кажется, что ничего не выйдет, и вот оно пришло...
В 1950-е
Пишу я очень давно. С восьми лет писал я всякие вирши, детские стихи про салют. А потом, когда стал немножко постарше, писал всевозможные пародии.
У меня в семье не было никого из актёров и режиссёров, короче говоря — никого из людей искусства. Но моя мама очень любила театр и с самых-самых малых лет каждую субботу, лет до 13-14, водила меня в театр. И это, наверное, осталось. Видно, в душе каждого человека остаётся маленький уголок от детства, который открывается навстречу искусству.
О гитаре
Вы знаете, гитара появилась совсем случайно и странно... Я давно, как все молодые люди, писал стихи. Писал много смешного. В училище театральном я сочинял громадные капустники, которые шли по полтора-два часа. У меня, например, был один капустник на втором курсе — пародии на все виды искусства: оперетту, оперу...
Мы делали свои тексты и на темы дня, и на темы студийные, и я всегда являлся автором. То есть занимался стихами очень давно, с детства. Гитара появилась так: вдруг я однажды услышал магнитофон, тогда они совсем плохие были, магнитофоны, — сейчас-то мы просто в отличном положении, сейчас появилась аппаратура и отечественная, и оттуда — хорошего качества! А тогда я вдруг услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и стихи, которые я уже знал, — это был Булат. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это сделать сразу, тут же брал гитару, когда у меня появлялась строка. И если это не ложилось на этот ритм, я тут же менял ритм и увидел, что даже работать это помогает, то есть сочинять легче с гитарой.
Многие люди называют это песнями. Я не называю. Я считаю, что это стихи, исполняемые под гитару, под рояль, под какую-нибудь ритмическую основу. Я попробовал сначала петь под рояль и под аккордеон, потому что, когда я был маленьким пацаном, меня заставляли родители из-под палки — спасибо им! — заниматься музыкой. Я немножко обучен музыкальной грамоте, хотя, конечно, всё забыл, но это дало мне возможность хоть как-то, худо-бедно, овладеть этим бесхитростным инструментом — гитарой.
Я играю очень примитивно и иногда, даже не иногда, а часто, слышу упрёки в свой адрес по поводу того, почему такая примитивизация нарочитая. Это не нарочитая примитивизация, это — «нарочная». Я специально делаю упрощённые ритмы и мелодии, чтобы это входило сразу моим зрителям не только в уши, но и в души, чтобы мелодия не мешала воспринимать текст, то, что я хотел сказать.
О первой песне
Я первую свою песню написал в Ленинграде <в 1961 году>. Ехал однажды в автобусе и увидел впереди себя человека, у него была распахнута рубаха — это летом было, — и на груди была татуировка: женщина нарисована была, красивая женщина. И внизу было написано: «Люба, я тебя не забуду». Я написал песню, которая называется «Татуировка», правда, вместо «Любы» для рифмы поставил «Валя». Почему-то мне захотелось написать про это — вот я и сделал.
Это была первая песня, а потом, так как я учился тогда играть на гитаре, а чужие песни труднее разучивать, я стал писать свои. Вот так потихоньку дошёл до этой жизни.
О рождении песни
Авторская песня требует очень большой работы. Эта песня всё время живёт с тобой, не даёт тебе покоя ни днём, ни ночью, текст вписывается иногда сразу, но работа на неё тратится очень большая. Я пишу в основном ночью, пишу так, чтобы сосредоточиться. Что-то такое откуда-то спускается, получаются строки, образы, музыка наплывает... И всегда это — дело живое, заранее не скажешь, что получится... Если возникает впечатление, что делается это легко, то это ложное впечатление. Как говорил Есенин: «Пишу в голове, на бумаге только отделываю...» Песня всё время не даёт покоя, скребёт за душу и требует, чтобы ты вылил её на белый свет.
Иногда ходишь и просто болеешь песней — скажем, неделю, две. А потом сел и записал её минут за десять. А иногда бывает, что даже когда садишься писать, знаешь только — про что, конкретно — ничего, и очень долгий, долгий процесс, когда на бумаге это всё… Коверкаешь, царапаешь… Они по-разному пишутся, песни. Но что раньше... я в основном раньше ритм подбираю на гитаре, просто ритм, а потом могу писать уже текст. Это очень трудно сказать, как они получаются. Песни рождаются очень странно.
В каждой песне должна быть поэзия, какой-то интересный поворот, характер. Если это не удалось — не пою.
О себе и темах песен
Вы знаете, я не писатель. Мне сложно себя даже назвать поэтом, хотя, в общем, многие люди считают, что я прежде всего поэт, который свои стихи исполняет под гитару....
Вопрос, какое у меня кредо творческое... Это очень сложный вопрос, и в коротком интервью об этом не скажешь. Ну, мне кажется, — у меня достойное кредо, как я считаю.
Ну а говорить о том, какие темы меня беспокоят и что меня волнует в этой жизни... Я думаю, что это очень простые вещи — всё, что происходит вокруг нас, с моими близкими, с моим народом. Да и не только это, а и что происходит в мире, в моей стране; что мне нравится и не нравится. И мне кажется, что я, пиша эти песни, если так можно выразиться, сам пытаюсь разобраться в этом.
Это песни-раздумья. Конечно — человек. Предмет моей поэзии — человек. И я свои песни пишу не только от своего имени (хотя, конечно, и от своего тоже), но и от имени разных людей. Я беру персонажи, так как я актёр и мне проще прятаться за персонажа. <...> И вот пишу от имени какого-то человека. Предположим, он какой-то рабочий, слесарь, я беру и пишу от его имени. Потом я пишу от имени человека, который воевал.
Война меня не застала... Ну, я был совсем малолетка, хотя мне до сих пор пишут письма люди, что, не тот ли вы самый Владимир Высоцкий, с которым мы встречались на фронте, предположим. Они думают, что человек, который поёт эти песни, должен был участвовать в войне. Так что, значит, они правдоподобны, эти песни, потому что я беру человека в крайней ситуации и стараюсь влезть в его шкуру и от его имени спеть. Это так получается, и люди... Мне кажется, что им это ближе, понимаете, когда я не отстранённо так пишу про какие-то события важные, а пишу изнутри, как бы от имени этих людей.
Я думаю, что из-за того, что я актёр, это мне помогает.
О магнитофонных записях
Я начинал писать песни, никогда не рассчитывая на большую аудиторию, не думал, что у меня будут какие-то дворцы, залы, стадионы — и здесь, и за рубежом. Я никогда этого не предполагал; я думал, что это будет написано и спето только для маленькой компании моих близких друзей. Компания была хорошая.
Мы жили в одной квартире у режиссёра «Мосфильма» Лёвы Кочаряна. Там были — из тех людей, которых вы знаете, — Вася Шукшин, которого больше нет; сам Лёва, который тоже умер, был замечательный человек, который любил жизнь невероятно; там был Андрюша Тарковский; там был такой писатель Артур Макаров... И вот для них я пел эти песни. И первый раз, я помню, Лёва Кочарян, мой друг, сказал: «Подожди одну минуту!» — и нажал на клавишу магнитофона. И так случилось, что первый раз мои песни были записаны на магнитофон. Тогда никто не обратил на это внимания, ни один человек не думал, что из этого получится дальше. Но случилось так, что кто-то это услышал, захотел переписать — и началось вот такое, что ли, триумфальное шествие этих плёнок повсюду, повсюду, повсюду по Союзу.
Экспозиция в Музее Владимира Высоцкого
Потом я пел и ещё в компаниях — и меня записывали; потом, когда поступил в театр, я стал выступать — в школах, в институтах перед студентами... И кто-то на первом ряду всегда держал микрофон, который мне мешал, щёлкал, они друг у друга спрашивали всё время: «У тебя готово? У тебя кончено? У тебя не кончено?..» И это всё распространялось, десятки раз переписанное, так что иногда было невозможно разобрать — мои это слова, не мои... Ужасное качество было, отвратительное, потому что тогда были плохие магнитофоны. И поэтому было очень много подделок — стали появляться люди, которые подделывались под меня и пели лишь бы таким — «А-а-а!..» — хриплым голосом, и тогда, значит, «под Высоцкого». Я со своим голосом ничего не делаю, потому что у меня голос всегда был такой. Я даже был когда вот таким маленьким пацаном и читал стихи каким-то взрослым людям, они говорили: «Надо же какой маленький, а как пьёт!» То есть у меня всегда был такой голос — как раньше говорили, «пропитой», а теперь из уважения говорят — «с трещиной».
О Гамлете
Почему меня назначили на роль Гамлета? Были все в недоумении. До этого я играл в основном роли очень темпераментные, таких жёстких людей, много играл поэтических представлений. Вот это, может быть, одна из причин, почему Любимов меня назначил на Гамлета. Потому что он считает, что Шекспир прежде всего громадный поэт. А я сам пишу стихи и чувствую поэзию. Но это не самое главное, вероятно, ему хотелось назначить меня на роль из-за того, что он хотел не приблизить к современности, а просто чтобы была очень знакомая фигура, чтобы был человек, который не только будет играть роль Гамлета, но ещё будет вносить своей личностью, что ли, своей фигурой что-то, чего он даже не будет ставить. Очень о многих вещах мы даже с ним не договаривались, а он отдал мне их на откуп сам.
Владимир Высоцкий в роли Гамлета в спектакле Юрия Любимова «Гамлет». Московский театр на Таганке, 1971
У меня был совсем трагический момент, когда я репетировал Гамлета. Почти никто из окружающих не верил, что это выйдет. Были громадные сомнения, репетировали мы очень долго. И если бы это был провал, это бы означало конец не моей актёрской карьеры, потому что ты можешь в конце концов сыграть другую роль, но это был бы конец для меня лично как для актёра, если бы я не смог этого сделать. Но, к счастью, так не случилось. Но момент был... прямо как на лезвии ножа. Вот я до самой последней секунды не знал, будет ли это провал или это будет всплеск. «Гамлет» — бездонная пьеса.
Иногда кажется: нет, это в последний раз, больше не выдержу... Я не играю принца Датского. Я стараюсь показать современного человека. Да, может быть — себя. Но какой же это был трудный путь к себе!..
Роль Гамлета, пожалуй, любимая. Почему? Во-первых, это самая лучшая пьеса в мире, во-вторых, это — Гамлет! Содержание пьесы знают все и, придя в театр, смотря фильмы, следят порой за игрой актёров. Нам хотелось, чтобы зритель следил не за тем, как мы играем, а за жизнью людей. Мне кажется, пьеса прочитана Любимовым чисто, без всякой шелухи. И мой Гамлет совсем не инфантилен. Он многое знает, он не решает: быть или не быть, убивать или не убивать. Его бесит то, что человечество решает этот вопрос со дня рождения и всё никак не может решить, и всё должно убивать, убивать... Значит, что-то не в порядке в этом мире.
Гамлет ненавидит месть, подлость, но не может отказаться от этого, и делает всё так, как и люди, с которыми он борется, хотя был бы счастлив не делать. Ему не хочется убивать, но он будет убивать и знает это. Ему не уйти из круга, не отказаться от законов и условностей, предлагаемых окружением. Вот отчего он в отчаянии, вот отчего он сходит с ума!
Отличительная черта характера
Что приходит первое на ум — это желание работать... Как можно больше работать. И как можно чаще ощущать вдохновение. И чтобы что-то получалось...
О счастье
Счастье — это путешествие. Может быть, в душу другого человека, путешествие в мир писателя или поэта... Какие-то поездки, но не одному, а вдвоём с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь.
О слушателях, популярности и доверии
Я очень дорожу своими зрителями и слушателями. И когда в самом начале своих выступлений я обращаюсь к ним, я говорю: «Дорогие...» Я, правда, ими дорожу, очень дорожу. Потому что для авторской песни совсем не нужны котурны, совсем не нужен свет, перемена, приподнятость, зрелищность. В ней нужно всё это сдёрнуть, снять. И если мне кажется к середине или там к концу, с людьми что-то случилось, что они когда-то это вспомнят, мне кажется, что цель достигнута. Поэтому я очень часто прошу их не аплодировать по самому началу, чтобы не разрушить ощущение доверительной беседы.
26 марта 1979 года на выступлении в МВТУ им. Баумана. Фото Николая Демчука
Когда продолжаешь работать, то нет времени на то, чтобы обращать внимание: по-моему, я сегодня более популярен, чем вчера... Есть один способ, чтобы избавиться от дешёвой популярности и не почить на лаврах — это работать, продолжать работать. Пока я умею держать в руках карандаш, пока в голове что-то вертится, я буду продолжать работать. Так что я избавлен от самолюбования.
Здесь возможен один ответ на этот вопрос — почему мои песни стали известны, — вот так, скажем: потому, что в них есть дружественный настрой, есть мысленное обращение к друзьям. Вот, мне кажется, в этом секрет известности моих песен — в них есть доверие. Я абсолютно доверяю залу своему, своим слушателям. Мне кажется, их будет интересовать то, что я рассказываю им.
