Семейный праздник (повесть)

– Это моё самое первое произведение в прозе, довольно давнее и весьма объёмное. Однако, если публиковать его небольшими порциями и не подряд, это будет вполне приемлемо. И, надеюсь, – интересно для читателей, а не просто для «отметчиков» типа «Я здесь был!».
Главная интрига в том… а, впрочем, для того она и интрига, чтобы висеть в воздухе, пока вы читаете предложенные строки. Иногда мне казалось, что мною начинают овладевать сами персонажи этой, вероятно, полуфантастической, но вполне реальной повести, и это обстоятельство заставляло меня продолжать её написание, как сейчас – публикацию. Чтобы излишне не утомлять ваше читательское внимание, буду перемежать порции повести всем тем, к чему уже привычен мой блог: стихами, эссе, стоп-кадрами, ощущениями и мыслями, – и так далее. Кто читал несколько частей моего «Родимого посёлка», просто представьте, что это есть его продолжение, только с несколько непривычной точки зрения повествователя… (Но и «Родимый посёлок» будет продолжен сам по себе). Кроме того, иногда буду выходить к вам с небольшими комментариями и пояснениями, по мере их необходимости…

1.

Аист парил над землёй, зорко высматривая что-то внизу. Неожиданно пошёл «слепой» дождь, и аист попал в его полосу. Большие прозрачные капли, просвеченные солнцем и похожие на виноградины, разбивались о крылья летящей птицы и вспыхивали радугой, на мгновения осеняя траекторию чёрно-белого полёта своим дивным нежным фейерверком.
В этом радужном сиянии гордый красавец кругами спускался к земле и затем снова набирал высоту, словно не спеша раздумывал, сесть ли ему на эту грешную землю или продолжить вольготный полёт. Омовение нравилось аисту, и если бы он мог лететь спиною вниз, он подставил бы грудь и объятия крыльев дождю, этой светлой и тёплой купели. Он даже попытался это сделать и смело лёг на одно крыло, на мгновение сдвинув линию горизонта вверх, но вдруг почувствовал, как чья-то живая и всевидящая душа с лёгкой болью вошла в его тело, расправила крылья и стала смотреть вниз, на шумящие серо-зелёные волны шёлковых трав под водой. Аист не удивился и не испугался, хотя ранее не испытывал ничего подобного. Он только заставил замереть свою волю, чтобы чья-то посторонняя, но теперь уже слитая с ним душа беспрепятственно управляла дальнейшим его полётом…
Внизу, куда уносились пролетаемые мимо аиста капли, с роскошным тихим шелестом распрямлялись буйные травы, словно луговое займище делало глубокий вздох. Орошённые пространства, вновь открытые солнцу, начинали переливаться алмазными россыпями и нежно источать вечерний травный аромат, будто кто-то невидимый прошёлся по-над лугами со своей волшебной косою, слегка прикасаясь к травам, точно к струнам арфы, и вызывая не то перезвон, не то едва заметное испарение благоуханной влаги.
Ближние озёра, видимые с высоты птичьего полёта, и сначала, под тучей, выглядевшие серыми, теперь сияли, словно голубые зеркала, отражая прибрежные заросли и высокое чистое небо. На одном из них вспорхнула стайка диких уток, и какой-то человек с удочкой в руках поднял голову и замер, словно вслушиваясь в природу…
По луговой тропинке, едва заметной с высоты, пробежала и скрылась в кустах собака. Если бы кто-то пригляделся к ней внимательней, он заметил бы висящую клочьями шерсть и неподвижный взгляд собачьих глаз. Это была одичавшая собака, сбежавшая от людей во время отстрела собак в посёлке. Влекомый неведомой силой, аист начал кружить над кустами, где скрылась несчастная псина, но не смог опуститься и дальше уплыл. Он только почувствовал властно и сильно, что будет сюда возвращаться и снова собаку искать…
В лугах замычала корова, петух на посёлке вскричал, но аист услышал среди тишины предвечерней далёкий, неведомый писк. И сразу же вдаль устремился, минуя холмы, чуть подёрнутые туманом, к дренажному, заросшему травой каналу,- ибо жалобный писк раздавался оттуда, из трав, утонувших в воде. Разрезанный надвое угорь ещё извивался, но голос был тихим, предсмертным и полным вселенской тоски…
Вдоль канала уходил человек, только что закончивший здесь косьбу. Он даже не заметил, что лишний взмах косы посеял смерть, а если и заметил, - что с того? Вдруг человек вернулся и стал косою добивать угря. Наверно, пожалел, решил прервать мученья. Коса металась вниз и вверх, стремясь отрезать голову угрю,- да человеку, видно, было неудобно! Так продолжалось долго, зло и тупо, пока искромсанный, но всё ещё живой, в недосягаемости, меж стеблей подводных, затих несчастный, а косарь ушёл.
Кружился аист над кровавым местом, и боль чужая, словно бичевой, сжимала сердце и к земле тянула, и не давала к небу улететь. Но поселенец тайный, видно, знал, как избавляться от подобной боли,- и вырвал птицу из тягучих пут! Другая боль, сильнее этой боли, в другое место криком позвала!
Так вот зачем, всевидящ и всеслышащ, вселился кто-то в аиста душой! Чтоб над землёй неистово метаться от боли этой и до боли той! Но разве это страждущим поможет? И сердце птицы разве столь сильно?
В поле били человека,- один другого: мужчина бил женщину. Бил ногами, в лицо и в живот, со всей силой и с редкими остановками, чтобы наскоро передохнуть. Аист напружинился, почувствовал силу в груди и крыльях, и собранно, точно, всё ускоряя полёт, направил его на фигуру насильника. И в самый последний момент его, аиста, как упругой гигантской резиной, отбросило вверх. Он сначала не понял такой странности, рванулся опять с высоты, но был снова и больно отброшен! И тогда он понял: ему не дано ни в какое насилье вмешаться,- только видеть и слышать с печальной своей высоты! Для чего и зачем? Разве кто-нибудь это увидит? И теперь окончательно понял: свидетель-то в нём! Это он властью неба вселился в молодую и сильную птицу, и теперь будет слышать и видеть всё, что раньше и знать не хотел!
Но вмешаться, увы, он бессилен: житель неба – никто на земле! И чем ближе к земле, тем больнее, тем бессильнее видеть страданья! А спасение, отдых – в лазури, в поднебесном, высоком полёте…
Аист медленно стал подниматься по спирали всё выше и выше, сознавая великую муку своей новой нежданной судьбы… Ах, надолго ль, надолго ли хватит сил у сердца, напора у крыльев?
И вдруг ему стало легче. С набранной высоты он снова увидел несказанную красоту земли в предзакатной дымке, отдалились её страдания и боли, отпустило сердце приунывшей птицы, вольнее задышалось, растворилась тяжесть крыльев, слух и зрение в этой горней тишине вернули телу умиротворение… Показалось, что тот, поселенец неведомый сердца, уснул и затих, и явилась, во сне или яви, картина ему…
(Продолжение следует)

источник изображения