Автор: Надежда Горбацевич
На лягушачьем болоте лет уже как тридцать жил-был водяной, тихо жил, никого не трогал, потому что был форменный подкаблучник.
История Эдмунда Прудовича Болотно-Каменского началась со странного союза кикиморы и голема заморского, которого принесла нелегкая на лукоморские земли и так же быстро унесла прочь. Мать у Эдмунда была женщина волевая и от того особенно несчастная. Сына вроде любила, а вроде и недолюбливала как напоминание о посмевшем ее бросить горе-папаше.
Рос Эдмунд как в поле одуванчик, пока лет в шестнадцать не приглянулся молодой русалке, которая не долго думая его не себе женила. Прожили они лет десять, детей не нажили, счастья и денег тоже. В общем, выставила жена Эдмунда за порог почти голого: кто не работает, тому и тапки не положены, не то что новые носки.
Эдмунд думал было к матери податься, да она уже к тому времени жизнь личную наладила и ошибка молодости ей явно была ни к морю, ни к болоту.
Побрел тогда Эдмунд куда глаза глядят с родного болота. День шел, два, три, неделю, пока не набрел на огромное зловонное нечто: то ли озеро, то ли топь и не разберешь.
– Мужчина, вы кто такой будете? – спросили с сильным лягушачьи акцентом откуда-то снизу.
– Эдмунд я, Болотно-Каменский, – в темноту ответил будущий водяной.
– А вы куда-то идете или откуда-то? – поинтересовался голос.
– Куда глаза глядят, – вздохнул Эдмунд.
– А может, вы здесь останетесь, а то мне и поговорить не с кем, одиноко, холодно…
Слово за слово, и оказался Эдмунд водяным лягушачьего болота. Варвара ему даже какую-то бумажку дала, вроде как официальную, но водяной читать не умел, не пришлось как-то научиться, не до того было.
Сначала все нормально шло, болото потихоньку обживалось, русалок повыныривало тьма: много девушек зловонное клавдино варево пожрало, пока деревни топило. А потом лягушка к царю Лукоморскому отправилась, долго ее не было, а как вернулась, тут и пошла свистопляска.
Бар открыла, рекламу комарам заказала: уши прожужжали всему лукоморью за какую-то неделю. Повалил на болото люд толпами, деньги рекой полились. Отопление подвели, электричество, телевидение. С тех пор все технологические новинки появлялись на лягушкином болоте вперед всего Лукоморья.
А потом и на всех болотах царства-государства открылись бары «У Эдмунда», как Варвара поясняла, это называется бренд, и все бумаги водяной еще давно-давно подписал, не читая, потому что не умел. Стала лягушка нервная, холодная. Только и оставалось Эдмунду, что вспоминать тихие деньки, когда жили они на болоте тихо-спокойно одной семьей: он, русалки и Варвара, – любил он лягушку трепетно, как и всех женщин, что его к рукам подбирали, да вот только не у дел оказался. Целыми днями плакал и смотрел телевизор, особенно фильм ему про русалку нравился – Всплеск. Мечтал он, что встретит когда-нибудь такую невинную душу и она-то его по достоинству оценит.
А тут как раз Баба Яга появилась со своей Мухоморовкой, тоже говорила – бренд.
– Ты ж, милок, здесь хозяин, – шепелявя тараторила Ядвига Карловна, всматриваясь в пьяные глаза водяного. – Отчего же не можешь подписать? Тут же бумага простая.
– Не-е-е мо-о-о-гу, – качал головой Эдмунд.
– Тогда давай еще по одной, вижу, горе у тебя, а Мухоморовка – лекарство верное от всего на свете, а от сердечных ран и подавно.
В общем, пока лягушка планировала месть, Баба Яга от водяного добилась разрешения построить рядом с болотом заводик по производству мухоморовой настойки, отходы от производства тут же в воду сливать, а продукт в баре реализовывать.
Водяной как протрезвел, пошел к Яге справедливости искать, но та лишь отмахнулась: «Подпись твоя? Вот и все на этом!».
Варвара как прознала, что Эдмунд натворил, со всех постов его сняла, благо хоть из жалости с болота не выгнала, за это ее водяной очень уважал, однако себя уважать перестал напрочь и, чтобы о ничтожестве своем пореже вспоминать, пил Мухоморовку, не просыхая.
Экология на болоте становилась все хуже: у русалок волосы лезли, кикиморы все по родственникам разъехались, даже комары облетали топь стороной. Но никто ничего не мог поделать: документ!
