Как мертвый Торке Сигвардссон встретился со своим потомком

Ветер бросал ему в лицо соленые капли. Они стекали по морщинам, исчезая в густой бороде, спутывая свою серую сталь с сединой. Наверное, также волны исчезали в гулких фьордах, когда ветер с севера гнал стада облаков над его родиной. Брызги морской воды летели, тяжелым стуком отдаваясь в самом сердце человека, сидевшего на каменистом пляже. Его не волновали ни сырость, ни протяжный холод вод – он сидел, закутавшись в плащ из колючего домотканого полотна, и смотрел на море.

Пахло солью, водорослями и осенью. На вересковых пустошах, начинавшихся за пляжем, гулял дождь, размазавшийся взвесью над камнями и речками. Серый, мокрый саван укрыл весь окоём то ли туманом, то ли водяной взвесью. Тот, кто решился бы пройти по гладким от влаги камням, не мог бы увидеть ничего дальше своей руки, да и то если бы сумел особым, хитрым образом сощурить глаза, так, как привыкли делать только заядлые странники страны без времени.

Однако что-то случилось. Седой человек вдруг вынырнул из своих дум, услышав мягкий шорох песка. Медленно, нехотя повернул голову и разве что не вздрогнул от незваного гостя. Тот был одет совсем нескладно, даже более того – смешно и странно. Пестрая рубаха навыпуск выглядывала из-под короткой дутой куртки, мокро липли к голове длинные волосы и ухоженная борода, через дыры в синих штанах светилось тело, а ноги были обуты в какие-то несуразные башмаки. Гость оделся ярко, но без достоинства мужа. То ли дело седой – под простецким дорожным плащом скрывались зеленые порты, заправленные в высокие сапоги с острыми носами, пояс переливался серебряными набойками, а над двумя пододетыми друг под друга рубахами вилась толстая, в палец гривна. Гость неловко осел в песок и протянул руку.

— Коля. Здравствуйте!

— И тебе поздорову… Коля. — наклонил голову седой. — Я — Торке Сигвардссон из рода Торвальда Синее брюхо.

Вместе с порывом ветра повисла пауза. Торке плотно закутался в плащ, натянул поглубже капюшон и молча уставился на волны. Коля, угнездившись в мокром песке, смущенно поглядывал на него, но не решался продолжить разговор. Он неловко перебирал пальцами гладкие камушки, рассыпанные тут и там, оглаживал волосы и явно хотел говорить. Прошло какое-то время. Наконец, не выдержав молчания, Коля открыл рот и, осекся, поймав взгляд Торке.

— Не тяни, юноша. Говори, зачем пришел и оставь меня, — проворчал седой человек.

— Я…э… в общем, тут такое дело…. — захлебываясь и глотая слова зачастил Коля. —Говорят, Вы мой предок. Вот. Я хотел подойти и… как бы это… выразить свое уважение? Да?

— Выразил? Ступай, — заворчал внутри капюшона Торке.

— А…эээ…у…. я думал…— совсем растерялся Коля. Потом замолчал и начал подниматься. Он до того неловко вставал, оскальзываясь и выкидывая ноги, что нечаянно обсыпал плащ Сигвардссона мокрым песком.

— Вот почто вы сюда идете? — взорвался Торке, вскакивая на ноги — Чего вы меня тревожите? Вы не из моего рода! Моя прямая линия пресеклась вскоре после того, как моя дражайшая прапраправнучка спуталась с этим выродком-голодранцем и померла, не понеся наследника! У-у-у, сластолюбивая корова! Польстилась на эти длинные усы и золотые кольца! А что у него в сердце? Только дурь на дурнине поскоком скачет! Остались двухродные и трехродные, и хоть бы один мстить поехал! Так нет, все им двор княжеский, все им теплый очаг да пиво хлестать! Забыли честь, опозорили! Мы мол не знали… Да все знали, я спрашивал, спрашивал у княжьего виночерпия – все знали, да токмо сделали вид, будто не знают. А от этого слабого корня кто может уродиться? Ну, кто? Ты? Да ты даже на мужа не похож, даром что борода торчком! Коля! Кол стоеросовый! Дубина!

Коля молча хлопал глазами. Торке ярился все больше и больше, тряся головой. Потом скинул плащ и ринулся в атаку. Надо признать, налетел он грозно. Махал кулаками, взвывая и отплевываясь, грозно хмурился и сплевывал воду. Завязалась драка.

Через несколько минут оба сели на песок, отдуваясь, и поглядывая друг на друга. Колино ухоженное лицо украсил фингал и рассеченная губа, стремительно наливавшиеся цветом, а Торке мог похвастаться двумя шатающимися зубами и одышкой, вызванной коротким джепом в солнечное сплетение.

— А ты ничего, удар держишь… Хотя, все равно, выучка слаба, слаба… Кто ж так ноги ставит? А если у меня был бы, скажем, сакс? Или нож поменьше? Вот так налетел бы вроде как с кулаками, а потом раз — и воткнул в живот. Помню, я так одного детину к богам отправил. Ну, не так, но похоже. Дескать, на кулачки вызвал, а потом из-за сапога раз — и в живот! Он бельма выпучил, а я его руку хватаю и кричу «Ах ты падаль! Нож в честном бою потянул!». Ну, конечно, его свита повскакала с мест, но тут уже мои братья (они все это время тихо за дверью ждали) прибежали, и всех мы их порубили. Конунг, помню, тогда ярился перед людьми, дескать, правду нарушили. А потом к нам приходит в поруб и говорит — «Спасибо тебе, Торке, уж очень это был злой и плохой бонд, уж очень он мне крови много попортил. Я, говорит, тебя отпущу — езжай-ка ты в Гардарику, там русы есть, а я о тебе словечко замолвлю». Вот так и вышло… Ну, вот так я и стал твоим предком. Все, получил зачем пришел?

Коля усмехнулся. Повреждения от недавней стычки рассасывались на глазах, как и отпускала боль.

— Торке Сигвардссон, а почему вы так злились на меня? Ведь вроде бы…

— Потому что я тут торчу Локи знает сколько веков! – Торке опять взрыкнул. — Ты представляешь, сколько вас тут ко мне пришло? Сколько у меня потомков? Тысячи! И все какие-то… нет, ну было несколько. Вот один приходил, говорит, воевал с каким-то франком. Усищи на плечах, здоровый… Я тогда встречал по-другому. Тут, конечно, не как в сказах о Вальгалле, но все равно зарастает все быстро. Ну, я и ждал каждого с мечом, щитом да копьем. Дескать, покажи мне удаль свою, правнучек, надо ли на тебя время тратить! Тот так ловко саблей махал — ну чисто хазар какой, аж завидно. Крепко мы подружились, помню… Или вот, недавно совсем, приходил другой. Бритый, но крепкий. Говорит, в трех войнах воевал, базилевса свергал! Ух, он как с копьем обращался, а с топором... Любо-дорого посмотреть. А потом мне надоело. Какой смысл? Все больше приходят какие-то щуплые, хилые, ноют, боятся… не мужи, а одно название. Так что я просто молчу. Ты же пришел в неудачный час, когда терпение мое истончилось от дум. Так бы я тебя и не заметил.

— Ага. Чего-то такого я ждал. Но тут такое дело… Я у вас много времени не отниму, я просто хочу спросить. Вы тут уже давно. Что-нибудь здесь вообще меняется? Ведь… я вообще думал, что после смерти не будет ничего. А это… ни на что не похоже. Вы самый старый из моих предков, как мне сказали, может, скажете – что-нибудь меняется? — Коля замер и перевел дух. Торке насупился, потом улыбнулся и выдохнул сквозь усы.

— Мы же померли, чему тут меняться? Признаюсь, не чертоги Асов, но и не Хельхейм, и всяко лучше, чем ничего. Рагнарека тоже не ожидается… Вокруг все одно да потому. Разве что…

— Да? — Коля вытянулся и посмотрел на Торке.

— Разве что меняешься ты. Знаешь, я сижу на этом берегу уже сотни лет, и сотни лет я вспоминаю свою жизнь. В них было все, что достойно мужа — победы, братья по оружию, серебро, женщины, рабы… Но почему, почему чаще всего я вспоминаю, как смотрел на озеро в часы заката? Как разглядывал небо, засыпая летом в походе? Почему мне мерещится снег и холод лесных тропок, почему я так остро хочу снова почувствовать тот мир? А? Почему здесь я не могу почувствовать того, что не замечал?

— Может потому, что наше посмертие создано людьми? — Коля пригладил волосы. - Мне говорили, что все вокруг нас на самом деле иллюзия. Мы её видим, потому что являемся людьми и видим то, что мы можем увидеть. Она для нас — реальность. Та жизнь и эта. Знаки, слова, смыслы — все это человеческое, наше… и ограниченное. Оно конечно. А то чувство… Вы может быть не поверите, но я тоже сейчас вспомнил, как осенней ночью стоял и слушал на балконе дома, как пахнет, идет, проходит через меня весь город, омытый дождем. И вот тогда нечто особое, нечто удивительное случилось со мной — я почувствовал нечто иное, отличное от человеческого бытия.

— С тобой говорят боги? — Торке, старательно скрывая свои движения, попытался отползти на безопасное расстояние. — Если да, то может тебе лучше пойти своей дорогой? Мне только безумцев тут не хватало.

— Нет, что вы, нет, конечно. Я хотел бы, но нет. А сейчас, будучи мертвым, это особенно странно – говорить о богах. Я о другом. Что здесь, в этом посмертии мы как бы находимся внутри головы. Наш мир, наше окружение — это плод нашего ума, непонятно как живущего до сих пор. Казалось бы, мы можем все что угодно. Но ум-то человеческий. Наша реальность, пока мы были живы, тоже была сделана из этого ума и наложена на окружающий мир. А тут мир исчез, а реальность осталась. И мы оказались заперты в нашем ограниченном мирке, который принципиально не поменялся за многие тысячи лет. Так что…

— Так что мы заговорились, а ветер утих. Смотри, сейчас будет вечер и звезды. Раздели со мной это зрелище, внук. Может, нам повезет, и мы, наконец, перестанем быть закованы в эти цепи. А может, найдем способ их порвать. Мужи не отчаиваются, малыш, — Торке хитро усмехнулся в усы и встал. За ним поднялся и Коля.

Ветер унес с собой дождь и ушел, успокоив море и небо. Солнца не было – только черный плащ небес, усыпанный звездами. Они стояли, запрокинув голову, и видели, но каждый свое.

Текст является собственностью художественного проекта "Кащеевы байки".
Автор иллюстрации - Настя Яцхей
Все права защищены.