[D4] Годовщина моей смерти (рассказ)

Если долго вглядываться во тьму, она может пригласить вас на чашечку чая.

 Что вы чувствуете, когда решаете умереть? 

 Я всегда задаюсь этим вопросом, когда стою на краю перрона или станции метрополитена, так близко, что одного неловкого движения кого-то из толпящихся позади людей будет достаточно, чтобы, пошатнувшись, полететь вниз прямо под стучащие в характерном ритме колеса прибывающего в этот момент поезда. 

 "Упав на рельсы перед приближающимся составом, ложитесь лицом вниз и старайтесь не двигаться и не касаться контактного рельса". 

 Если правильно подгадать время перед падением, вы получите удар головного вагона, еще не долетев до самих путей. Каково это — чувствовать, что твои кости деформируются от чрезмерного давления, выламываются и острыми гранями раздирают мясо и кожу, высовываясь наружу? Насколько сильным будет это мгновение, до того как наступят шок и потеря сознания? Возможно, это будет самым прекрасным из всего, что ты испытывал в своей жизни. Или нет. Я никогда не интересовался физическими ощущениями, которые должен испытывать человек перед той или иной смертью. 

 Представляя каждое мгновение перед самоубийством, невольно задаешься вопросом, где лежит эта граница между мыслью и действием, и не так ли люди сходят с ума или совершают что-то невообразимое: думают об этом, и сами не замечают, когда мысль превращается намерение, а оно в действие. Представляя что-то, как быть уверенным, что случайно не сделаешь это? Ведь все, что нужно — пара сигналов мышцам — один шаг. 

 Поезд проходит в шаге от меня, и я не испытываю страха, только недоумение: как что-то может решить стать ничем? 

  
Отстраненность преследовала мальчика, наверное, с самого его рождения. Но не это было его проблемой. 

 Иногда к нему приходили гости, но он не испытывал потребности проводить с ними много времени. Жизнь будто бы была для него туманом, через который нужно пройти, не заблудившись и не потеряв важное. То, важное, что приходило к нему во сне. 

 Иногда реальная жизнь напоминала ему сон, и он самозабвенно разглядывал толстые книжки с иллюстрациями анатомических особенностей разных животных, собирал огромные замки, вводил жесткие правила расстановки своих игрушек и разыгрывал сам для себя сцены боев и сражений, масштабность которых ускользала даже от его натренированного воображения. 

 Вроде бы у него даже были друзья, но с ними не о чем было разговаривать. Обычно он просто стоял в кругу ребят и слушал их болтовню, кивая и соглашаясь, но никогда ничего не рассказывая. С тем же успехом он мог играть один, копаясь в импровизированных игрушках из веток и разного мусора или качаясь на качелях на пустой заброшенной детской площадке, и чаще всего предпочитал последнее. 

 Спал он долго — 10, 12, 14 часов в день. Но не это было его проблемой. 

 

 Тьма накатывает волнами, и откатываясь, уносит с собой мой сон. Я открываю глаза. Комната разрушена, голые стены покрыты трещинами, в одной из них зияет пролом, и видны потрескавшиеся кирпичи, а другие оскаливаются пустыми окнами. Кажется, где-то в доме рухнула несущая стена, и именно этот грохот стал причиной моего пробуждения. 

 Я ударяю рукой по выключателю, и загорается свет. Комната выглядит нормально, и я с медленно начинаю вспоминать, где нахожусь. Одна из нескольких квартир, где мне довелось жить в последние пару лет. Разум услужливо рационализирует, подсказывая, что это уже не первое пробуждение в полусне, когда первым увиденным становится картина разрушенного, обращенного в руины города. Возможно, он сочинил эту историю только что. 

 Что-то во мне сломалось, последнее время я не могу смотреть вниз и находиться рядом с проемами в торговых центрах, где тонкие перила отделяют человека от случайного падения с десятиметровой высоты. Я не испытываю страха, но проходя рядом с подобным местом, не могу выгнать из головы четкую реалистичную картину того, как перепрыгиваю через ограждение и лечу вниз. Воображение и отсутствие страха смерти играют со мной злую шутку. А теперь еще это. 

 Но почему я вижу разрушенные города? 

 Одевшись, я выхожу на улицу, ловлю попутку и еду в ближайший многоэтажный торговый центр. 

 

 Красочные сны снились ему каждую ночь. Некоторыми сюжетами он умел управлять, за другими наблюдал со стороны, словно смотрел кино, третьи были реалистичны и порой болезненны. Проснувшись, он всегда чувствовал опустошение, реальный мир казался блеклым подобием его сна. Он завел папку для рисунков, пытаясь зарисовывать по памяти все, что видел, и очень скоро толстенная офисная папка для документов перестала вмещать в себя все рисунки. Взрослым он их никогда не показывал. 

 Мальчик рос, и его отрешенность превращалась в усидчивость. Школьные задания давались ему легко, многие вещи он знал из справочников и энциклопедий, которые листал дома для развлечения. Другие дети казались ему довольно глупыми, он придумывал для них игры, объяснял правила, но вскоре понял, что они даже не пытаются в них разобраться. Активные игры на свежем воздухе — вот и все, на что они годились. 

 Учителя хвалили его за хорошую успеваемость, родители беспокоились из-за его замкнутости и пытались записать на дополнительные занятия и кружки, школьные друзья принимали его таким, какой он есть, не особо напрягая его своим будничным общением, а ему продолжало казаться, что все вокруг серо и нереально, настолько велик был контраст между сном и явью. 

 Однажды, сидя на крыше потрепанной девятиэтажки, он увидел падающую звезду. Закрыв поплотнее люк, ведущий на крышу, он сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая пролеты, и выбежал во двор, где, как ему показалось, мог упасть осколок пролетевшего метеорита. 

 Ничего необычного во дворе видно не было. 

 

 Странная вещь зеркала. Вы никогда не задумывались, что удваиваете свое поле зрения, смотря в зеркало? Сознание будто раздваивается, вы видите поверхность стекла, рассматриваете его разводы, и одновременно, видите то, что находится у вас за спиной. Но не себя. Рассказывают истории, что нельзя смотреть в зеркало, когда спишь, будто бы можешь увидеть в нем что-то страшное и проснуться, но мне не понятен этот страх. Даже в самый ясный день я не вижу в зеркале то, что могло там быть. 

 Такой же странной является привычка садиться у окна в общественном транспорте (обязательно спиной к движению) или возле зеркала на фудкорте в торговом центре, чтобы никогда не смотреть на окружающих напрямую, только искоса, из-за защитной, отражающей свет, глади стекла. Люди, всюду носящие на себе очки, получают схожее незаметное преимущество — не доверяйте им. 

 Возможно, это растущая паранойя или ностальгия по детским играм в шпионов. 

 Пустующий в утренние часы фудкорт вызывал гнетущее ощущение несоразмерно большого пространства. 

 

 Первый искусственный язык он изобрел, когда ему было лет десять. В одном из школьных заданий попалась логическая задачка на составление фразы по придуманным правилам, включавшим объединение рядом стоящих символов в диграфы, наподобие корейского языка. Задание так зацепило мальчика, что он провозился с ним целый вечер, и стало отправным пунктом по созданию нового оптимизированного алфавита, добавляющего в обычную азбуку всевозможные лигатуры. 

 Несколько снов спустя в реквизированных у родителей записных книжках и блокнотах был набросан план иероглифического письма из двухсот символов, каждый из которых был фонемой, долженствующей отвечать за базовое свойство существующей реальности. Таким образом любое понятие в данном языке могло быть описано бесконечным количеством разных способов, начиная от базовых указаний "находящаяся-передо-мной-твердая-отражающая-свет-структура-на-вращающихся-стержнях-позволяющих-перемещаться-в-пространстве" в одно слово из 12 иероглифов для обозначения банального "автомобиля" до бесконечного количества уточнений на самые разные актуальные свойства данной конкретной конструкции, модели и обстоятельств ее нынешнего местоположения и состояния, просто побуквенно приплюсовывавшихся к уточняемому слову в произвольном порядке. 

 Но лигатурная азбука была слишком очевидной и не давала значительной оптимизации, а новый иерографический язык требовал количества базовых фонем, непроизносимого человеческой гортанью. Настало время для простейшей криптографии. 

 Банальная замена символов и расшифровка текста методом подстановки очевидным образом не дает никакого выигрыша в длине текста, но если поступить достаточно изощренно, то даже такой простой метод может позволить записать в один текст два противоположных друг другу смысла. Что если сделать одну подстановку, заменяющую А на Ф, Б на Ы, В на В, Г на А..., и сразу же за ней вторую подстановку, заменяющую Ф на Ъ, Ы на Х, В на З..., после чего скомпоновать текст таким образом, чтобы каждая из подстановок после расшифровки складывалась в осмысленную фразу, а ключ к правильному посланию зафиксировать другим методом: кляксой на полях или запятой в нужном или ненужном месте? Вроде бы отличная идея. А еще можно добавить третий слой смысла, зашифрованный азбукой морзе с помощью точек и запятых, расставленных в посылаемом тексте. 

 Из идеи криптографии естественным образом родился план о создании общества, которое будет ее использовать для тайной координации своих действий. Были начерчены подробные карты улиц с паролями от подъездов, составлен список участников, придуманы тайные позывные, подробно расписаны правила использования новых шифров. Дело было за малым — найти сторонников. 

 Мальчик отправился на встречу со своим другом из соседнего дома, чтобы расписать ему свои планы, но непродолжительная беседа свелась к следующему: 

 "Чё, э, меня типа будут звать ****, а давай я буду ****, и сложности какие то, ты что сам это все придумал?" — После чего он понял всю бесперспективность своей затеи. 

 Эти люди ни на что не годились, нужно было искать других. 

 

 В зеркале что-то мелькает, вырывая меня из пространных размышлений, глаза мгновенно фокусируются на сидящих за моей спиной людях. Пара узбеков, о чем то разговаривающих возле азиатской лапшичной. Одинокий мужчина в офисном костюме, сосредоточено доедающий свой бургер. Группа школьников или студентов, активно жестикулирующих за двумя сдвинутыми вместе столиками. Больше, за исключением обслуживающего персонала, на всем этаже никого не было, все-таки раннее утро и торговый центр только открылся. Что же так привлекло мое внимание? 

 В кармане вибрирует мобильный телефон, на экране высвечиваются контактный номер — Наталья, девушка из отдела продаж: 

 — Привет! Там заказ упал на почту, видел? Сможешь съездить на склад в пятницу? 

 — В пятницу? Да, хорошо. 

 Боковое зрение снова улавливает что-то непонятное. Я поворачиваю голову, но ничего не вижу: справа несколько пустых столиков и невысокое ограждение возле сквозного проема в этажах здания. Я собираю вещи и медленно подхожу к парапету — на этот раз никаких суицидальных ассоциаций он у меня не вызвал, видимо, необычность ситуации блокировала другие спонтанные реакции. 

 Перегнувшись через не очень надежные, шатающиеся перила и смотря вниз (сколько там, метров десять до нижнего этажа, наверное?) я не ощущаю ничего особенного. Падение с десятиметровой высоты даже не видится чем-то опасным, кажется, что действительно можно перекинуть ноги и прыгнуть, уже в полете разобравшись за что еще можно зацепиться, чтобы замедлить падение, внизу ходят люди, проем не так уж велик, а мы, как всегда в своей фантазии, переоцениваем прочность своего тела. Однажды мне приснилось, что я спустился без всякой страховки по балконам с крыши девятиэтажного дома, и этот сон был настолько правдоподобен, что мне долго казалось, что это произошло на самом деле, в какой то забытой детской версии реальности... 

 Я смотрю на первые этажи и очень четко, будто в замедленной съемке с выкрученным контрастом вижу каждую деталь интерьера, подробности больно впиваются в сознание отдельными осколками, почти нескладыающимися в цельную картину: на скамейке сидит молодая женщина в черной меховой шубе, в ее руке кнопочный телефон-слайдер, похожий на старую модель Blackberry, скамейка пластиковая, покрашенная под дерево, мимо проходит уборщик в оранжевой спецовке со шваброй, пищит касса супермаркета, охранник прислушивается к неразборчивому шуму в рации, подносит ее к лицу, рядом с ним из клумбы растет искусственное бутафорское дерево, на его пластиковых листьях блестит сконденсировавшаяся влага... И тут что-то переклинивает, в обычную будничную картину вмешивается то, чего не могло здесь быть... 

 Сердце оглушающим молотом бухает где-то внутри, в ушах отдается звон, постепенно переходящий в неслышимые частоты. Я отдергиваю от перил руки, которые словно бы свело судорогой. Похоже на эпилептический припадок. Здесь уже не до размышлений. 

 Быстро сбежав вниз по винтовой лестнице, я забрасываю в рот пару таблеток анальгина, собираюсь выйти на улицу и вижу рядом с выходом маленькую лавку, торгующую печеньями с предсказаниями. Следуя наитию, покупаю одно, разламываю и читаю короткую записку, отпечатанную на мятой бумаге: 

 "Это неизбежно". 

 

 Каждый человек имеет собственную временную линию — это откровение казалось мальчику самоочевидным. Время может идти по-разному, ведь это всего лишь мера вашей способности видеть события. Каждое человеческое сознание соответствует другим частицам, которые оно отражает, воспринимая их как отчужденную часть себя. Там где нет людей, нет времени, и вселенная хаотична. 

 В своем сне мальчик видел Видящих и Идущих — доведенная до предела гипертрофированная форма разделения на тех, кто действует, чтобы изменить мир, и тех, кто понимает, что любое изменение не имеет смысла. Идущий жертвует свое Право Видеть, чтобы получить Право Действовать, становясь орудием и заложником изначально выбранной Цели. Он не может видеть ничего, кроме своего Пути, и не может изменить Цель, не перестав быть. Видящий, жертвуя Право Действовать, обретает способность видеть все варианты путей и временных линий, воспринимать всю полноту мира, но не может воздействовать на него. Любое действие выводит его из касты Видящих. 

 Видящих искать бесполезно, но можно попробовать найти Идущих. 

 Когда у мальчика появился мобильный телефон и достаточно карманных денег, он бросил пробный камень, отправив смс на случайный номер. 

 Ему ответила девушка или женщина (она явно была старше его лет на десять). Переписка продолжалась около двух недель, за которые он выяснил о ней очень многое, а она не узнала о нем ничего, даже не поняла, что общается с человеком, значительно младше себя. Пару раз она пыталась звонить, но он, конечно же, никогда не отвечал. 

 Появились первые мессенджеры и социальные сети, и это значительно облегчило поиск. Мальчик понял, что если оставить послание, которое смогут прочитать и истолковать правильно только те, кто ему нужен, то это может сработать. Шифры и криптография тоже пригодились. 

 Мальчик отчаянно пытался найти таких же как он. Но прошел год, а Сеть продолжала молчать. 

 

 Змеиная голова с целым рядом дополнительных красных глаз поднималась прямо из пола, игнорируя перспективу и здравый смысл, картинка не накладывалась, но прорастала сквозь все еще видимую панораму первых этажей торгового центра. Кровеносная система дракона, паразитическими нитями топорщась из под обсидиановой чешуи, вплеталась в проходящие мимо фигуры людей, закрадывалась в кассы магазинов, оплетала искусственные растения... Дракон был фрактален, его масштабы не вмещались в сознание, один ряд змееобразных шей заканчивался другим еще большим, уводящим взгляд выше, где нависал еще больший ужас, а на фоне уже высилась темная масса с красными проблесками глаз, пробивающая потолок, уходящая за горизонт и еще дальше... 

 Ничего подобного я не видел уже очень давно. И надеялся больше никогда не увидеть. 

 Домой спокойнее возвращаться на метро. В старый обшарпанный вагон кроме меня зашел только румяный и очень высокий человек. Роста в нем было метра два, не меньше, чтобы зайти, ему пришлось согнуться чуть ли не пополам. Помимо нас в вагоне ехал карлик, явно собирающийся просить милостыню, старая беззубая бабка в платке с цветочками и еще один мужчина с такой странной формой лица, что сложнее было найти в нем что-то привычное, чем выделяющееся. 

 Похоже, я все еще на распутье. Или какая там вероятность встретить в одном вагоне московского метро четыре настолько колоритные личности? 

 Вернувшись домой, я открываю книжный шкаф, достаю блокнот и начинаю рисовать защитный символ. Шрамы от точно такого же белеют на тыльной стороне моей ладони. Это не помогает, но дает сконцентрировать мысли в нужной области. 

 Пока я рисую, разум блуждает где-то рядом. Открытая дверца книжного шкафа напоминает, с чего начались подобные злоключения. В общих чертах я помню сюжетную канву всех книг, которые когда-либо прочитал. Не знаю, так ли это у других. Я могу даже перечислить самые первые книги, прочитанные мной в детстве. 

 Сказки всегда казались мне невероятно глупыми. Все эти антропоморфные говорящие животные и недалекие персонажи не вызывали у меня ничего, кроме презрения к автору. Из Войны Миров, прочитанной очень рано, я хорошо запомнил анатомию пришельцев, питавшихся кровью. Туманность Андромеды отлично запомнилась мне сюжетом, но из-за возраста в моей памяти не осталось никакой связи между этим произведением и взглядами автора на устройство общества. Толкиен показался более продвинутым вариантом детских сказок с достаточно этически напряженной концовкой. 

 Но больше всего меня поразил "Солярис" Станислава Лема. Тогда я учился в третьем классе, и у меня было странное издание романа с полуэротическими иллюстрациями, которое я перечитал четыре раза. Я даже приносил его в школу и на переменах пытался объяснить одноклассникам насколько это хорошая книга. Безуспешно, разумеется. 

 С тех пор со мной навсегда остался образ огромного живого океана. Я тяну к нему руку, и фиолетовая волна протягивается ко мне навстречу — единственное живое существо во вселенной, способное меня понять. 

 

 Все оказалось проще, чем он думал. Стоило перерыть мамину библиотеку, и одна из серий книг с то ли странной русскоязычной фантастикой, то ли сентиментальным фэнтези дала наводку с практически сто процентным совпадением. Если люди читали эти книги и делали из них те же выводы, ассоциативный ряд неизбежно приведет их в одно и то же место. 

 Место обнаружилось в Интернете. Мальчик никогда не сидел на настоящих больших форумах, но даже ему было понятно, насколько необычным был этот сайт. Главная страница встречала посетителя черным экраном, на котором медленно проступал контур отпечатка ладони на мокром стекле. "Дом на улице Забытых Снов" — гласила надпись, появлявшаяся посередине. 

 Внутри был маленький уютный форум с фоновыми звуками небольшой гостиной с потрескивающим камином и тихо переговаривающимися гостями. Полистав темы форума и наткнувшись на раздел со стихами нескольких старых участников, мальчик уверился, что обнаружил тех, кого так долго искал. Он написал длинное личное сообщение на email одной из участниц, бывшей по совместительству автором многих стихов и модератором, и стал ждать. 

 Ее звали Адела. Она ответила таким же длинным и неоднозначным email-ом и задала несколько уточняющих вопросов. Спустя несколько дней они встретились в небольшой квартире, служившей местом сбора верифицированных участников "Дома". Всего собралось человек восемь, считая Аделу, жившую в этой квартире с родителями, постоянно находящимися в разъездах. Они знали об Идущих и временных линиях. У каждого была своя история, но все самостоятельно пришли к одинаковым выводам. Никому из них не было больше 16 лет. 

 

 Я думаю о том, как легко на мое сознание легла идея единого неантропоморфного разума. Если порыться в моих старых записях, там можно найти зарисовку Сферы Дайсона, сделанную задолго до того, как я услышал об этом понятии. 

 Идеи это то, что делает нас собой. Но если мы всего-лишь совокупность идей, не значит ли это, что любой, получивший такой же их набор, обязательно станет нами? И если мир бесконечен, значит ли это, что он населен бесконечным количеством моих двойников? И имею ли я право не верить в двойников, являясь одним из них? 

 Смотря в зеркало мы видим не себя, но лишь то, чем хотели бы себя видеть. С чего люди взяли, что это не относится ко всему миру? Каждый день наши сознания блуждают по всемирной сети, обмениваясь мыслями и идеями, как сообщества бактерий, обменивающиеся генами, вырабатывая уникальные механизмы защиты и резистентности. Огромный сверхорганизм, спящий и видящий во сне планету, где каждый из нас не помнит о том, что он есть. 

 

 Мальчик проснулся в холодном поту посреди ночи. Во сне он смог убедить себя, что завтра его жизнь окончится, и все необходимые меры уже приняты. Проснувшись, он постепенно осознал, что еще не принял решение. 

 Он написал Аделе, и она сказала, что родители увозят ее в Италию. Значит, она останется. Но не здесь. 

 Каждый человек рождается совершенным, открытым для всех внешних полей. Он сам выбирает себе путь и судьбу. Но однажды все рушится, он перестает видеть, перестает выбирать, перестает быть собой и ответственным за себя, и мир ложится на его плечи неподъемным грузом, как нечто внешнее и непосильное для него. Кажется, когда-то все было иначе, но это что-то из разряда сказок. Мир создан для того, чтобы ломать людей. Особенно этот мир. 

 У их маленького общества не было названия, но их объединяло одно — чувство обреченности. Они смотрели вокруг и видели лишь машину, перемалывающую людей. Некоторым удавалось выжить дольше, добиться каких-то локальных целей, других перемалывало с самого начала. Личинки мух, попавшие в мясорубку — кому-то из них везло больше, кто-то оказывался достаточно далеко от лезвий, но конец был у всех один. Но даже не это было главным. Они все знали, что этот мир погибает, его временная линия оборвется быстрее одной человеческой жизни. Монстр проснется. Им нужно было уходить. 

 

 Знак дорисован, а судя по календарю, во вторник будет памятная дата — я практически позабыл о своем втором дне рождения. Дата не круглая, до конца цикла еще целый год, но отметить стоит. 

 Я никогда не понимал смысл человеческих праздников. Люди просто собираются и отмечают события, которые ни имеют для них значения. Иногда они даже делают это с теми, с кем не хотели бы находиться рядом. Они как будто просто позволяют датам и расписанию упорядочивать их жизнь вместо них самих, словно ищут замену циркадным и сезонным ритмам. 

 Огромные массы людей в разных частях света синхронно совершают подношения у алтарей ложной идентичности. Но безумен всегда тот, кто не выпил сводящей с ума воды. 

 Моя дата имеет значение лишь для меня одного. Завтра я посещу место, где все началось. 

 

 Нет ничего сложного достать нужные ингредиенты, если в обычной аптеке продается все, от чистого этилового спирта до кодеина и афмитаминсодержащих препаратов. Особенно, если знаешь, что искать. Первый некролог появился в Доме на улице Забытых Снов спустя пару месяцев после их общей встречи. Про остальных некрологи уже не писали, чтобы не создавать связь между событиями для тех, кто задумается о каком-то расследовании после. Большая часть участников все равно была анонимна. 

 Когда пришло время прощаться с Аделой, они делали это уже в одиночестве. Она уезжала, а он оставался. Последний Идущий этого города. Одиночество возвращалось на круги своя, но теперь у мальчика была Цель. И он знал, что нужно делать. 

 

 Я, стараясь не шуметь, взбежал по лестнице на девятый этаж и внимательно осмотрел люк. Замок был новый, но после непродолжительного расшатывания, пара шурупов без особого труда вышла из своих отверстий. Было бы неловко возвращаться за монтировкой в такой момент, но к счастью все обошлось, замок был снят и аккуратно отложен в сторону. 

 Все также заляпанная птичьим пометом крыша совершенно не изменилась. Битум мягко пружинил под ногами, а ветер пытался сорвать одежду. В углублениях скапливалась вода — недавно прошел небольшой дождик. Если взобраться еще выше, на будку с грохочущими реечными механизмами, откроется отличный вид на весь двор. Отсюда можно наблюдать и небо и землю. 

 

 На улице стоял сумрачный летний день. Серые тучи нависали распухшими гроздями, а по асфальту медленно ползли иероглифы дождевых червей. Порывы ветра пронизывали до костей, будто пытались сорвать с них ненужные никому лохмотья. Он шел по знакомой с детства улице и видел небо, расколотое пополам. 

 Двор, в котором когда-то упал метеорит, разделяла надвое зеркальная стена. Он шел к ней мимо дерева с перекрученными ветвями, обернутыми вокруг самих себя в безуспешной попытке дотянуться до солнца. На земле валялись бутылки из-под пива, окурки сигарет и пустые пачки от презервативов. Он шел, и стекло хрустело под его ногами. 

 А ему на встречу, с другой стороны зеркальной стены, шел человек, которого он так много лет видел только во сне. На нем была другая одежда, кажется, он был моложе, но это совершенно точно был он. Черная куртка нараспашку, заостренные черты лица, спутанные светлые волосы, которые развевает ветер. 

 Мальчик протягивает руку, и человек напротив делает то же самое. Их пальцы встречаются. 

 

 Я стою на крыше и смотрю на небо, расколотое пополам. Прошло одиннадцать лет, а я каждый год прихожу сюда, чтобы убедиться в своей решимости стоять до конца. Хотелось бы сказать, что я помню, что произошло в тот день, но это не так. Я помню ветер, пронизывающий до костей, стальные облака и тусклый ободок солнца. Помню, что это был первый и последний раз, когда я видел все вокруг с такой необычайной ясностью и прямотой. Помню, что решил не умирать, потому что мне все еще есть что терять. 

 Мы жертвуем всем, чтобы идти и изменять мир. И никто не может пожертвовать больше нас, потому что мы отдаем все, что могли совершить в бесконечном числе миров. Но я еще не готов потерять все, чтобы стать всем. Я хочу увидеть самое сердце тьмы, чтобы убедиться, что где-то существует рассвет. 

 Над городом сгущаются сумерки, но ночь еще впереди. 

 

  [D4] Годовщина моей смерти. Москва, 2018 год.