Не в Хэллоуин в прекрасной нашей Родине духи мертвых выходят из могил, а в Новый год.
Зла в них нет, но присутствует та зловещая иррациональность, которая вдруг бросает неглупую, очень занятую городскую женщину около сорока к плите вечером 30 декабря.
И пусть думает, глупышка, что в новогоднюю ночь с ней только муж и дети, и парочка близких друзей, но на самом деле в гостиной будет не протолкнуться.
Зачем ты, женщина, ставишь на плиту пятилитровую кастрюлю с картошкой на оливье? Кто сожрет столько оливье? Ты? Твой муж? Да вы не помните, когда последний раз чипсы ели, весь год на рисе и курятине, салатике из огурца и сельдерея! Какой оливье, опомнись!
Но это ведь мертвая прабабушка, Полина Дормидонтовна, стоит у тебя за плечом и шепчет: еще клади, милая, еще картошки, много картошки – хорошо, люблю картошечку!
Этот шепот вводит в транс, за ним – голод, мрак, война. Дай же прабабушке картошечки, не жалей ее, пятьдесят рублей килограмм стоит, не семнадцатый, чай, год.
А что ж, думает женщина, только оливье и селедка под шубой из азбуки вкуса?..
Качают мертвыми головами предки, озадаченные таким неласковым приемом.
И пробивается сквозь толпу, занявшую всю кухню, прабабушка с другой стороны, Цицилия Иосифовна, сгинувшая в лагере.
Может, курочки? – спрашивает тихо.
Да почему же и нет?! – бедная женщина бросается в инстаграм, прямо в омут видеоблогов кавказских жен, которые меньше, чем на тридцать человек, в принципе не готовят.
И пожалуйста вам, Цицилия Иосифовна!
Гуся не желаете, а?
Или утку в апельсиновой глазури с карамелизированным яблоком джанаголд в попке? После оливье-то как пойдет!
И картошечки к ней! – намекает осмелевшая уже Полина Дормидонтовна.
Коварен инстаграм, ведь сразу за уткой и джанаголдом от Мадины-нальчик следует полуметровой высоты наполеон, с любовью приготовленный мамой Этери: всех с наступающим, девочки, делайте, не пожалеете, а мне не забудьте подарить сердечко!
Ох, наполеончика бы… - вздыхает дедушкин братик, умерший в блокаду.
А как не накормить ребенка?! Как не броситься в круглосуточный магазин за килограммом масла, чтобы щедро приготовить, от души, чтобы в полтретьего ночи внести наполеончик в комнату к счастливцам, уже отведавшим оливье, селедку под шубой и утку от Мадины?
Ну, а дальше все – беспамятство, темная ночь, петушиные крики.
Тарталетки с муссом из красной рыбы и сливочного сыра!
Язык!
Хрен!
Икра, как можно было забыть!
И вот когда икра, расталкивает, наконец, всех этих обжорок, прадедушка с Дона,
Рубанув рукой горячий от утки воздух, сообщает: водки!
Нету водки! – в ужасе понимает женщина.
Нету водки, последний раз водку-то в шестнадцать пила, в подъезде, с кокаколой.
Но старик крепок, он не пойдет на ламбруско и шардоне со льдом, это женщине совершенно понятно, и она хватает телефон, звонит мужу и говорит: знаешь, я тут подумала, надо все-таки водки купить.
А муж, что пробивается по пробкам из Ашана, и в машине у него расположились тетя из Элисты, дедушка-поляк и двоюродный дядя Рубен, добродушно ей говорит: а я купил, знаешь… вот как будто торкнуло что-то у витрины с водкой, две бутылки взял, всем хватит!"
Анна Козлова (Anna Kozlova)
