В 1983 году (с 8-го по 12-й номер) "Ровесник" опубликовал журнальный вариант книги английского писателя Хантера Дэвиса "Авторизованная биография "Битлз"...
Последним интервью Джона Леннона стало интервью американской журналистке Барбаре Гростарк (оно было дано им за два месяца до гибели). Джон напоминал: "Мечта закончилась, пора возвращаться к реальной жизни". И он сам в 1975 году, незадолго до рождения сына Шона и под конец своей многолетней битвы с властями за право проживания в США, исчез из поля зрения публики.
В "мечтах" оставались всё те же "Битлз"; несмотря на затворничество Джона, старый миф продолжал жить. Ходили слухи, что Леннон катается на мотоцикле по двадцати восьми комнатам пяти совмещённых квартир, без устали слушает старые битловские записи и считает новые седые волосы. Один из репортёров якобы засёк Джона в рокклубе в компании двух телохранителей, призванных "блюсти репутацию". Другой обнаружил семейство "на природе" в Виргинии и поспешил оповестить мир, что Леннон занялся разведением коров. Кем же стал теперь на самом деле своенравный артист?
Барбара Гростарк встретилась с Джоном и Йоко во время записи альбома "Double Fantasy" ("Двойная Фантазия"). Эта пластинка оказалась последней прижизненной пластинкой Джона.
Джон приветствовал Барбару в старой ливерпульской манере: "Привет, я Говард Гарбо - или Грета Хьюз, как там у вас принято сейчас?" - и слегка подмигнул Йоко.
Освобождение
– Почему вы на целых пять лет исчезли?
Джон: Потому что мне будет сорок, а Шону будет пять, и я хотел отдать ему пять полноценных лет, быть с ним всё время. Я не видел, как вырос мой первый сын, Джулиан, а теперь это семнадцатилетний мужчина, он звонит мне по телефону и говорит о мотоциклах. Меня совсем не было в его детстве. Я был на гастролях. А моё детство было другим... Я не знаю, какую цену надо заплатить, не знаю, как срабатывает этот механизм, но знаю точно – за невнимание к детям приходится расплачиваться. И если бы я не уделил Шону внимания от нуля до пяти лет, не уверен, что это удалось бы возместить от шестнадцати до двадцати. Это мой долг, это закон жизни – так или иначе посвятить себя ребёнку.
– Вы решили сбежать от музыки как таковой или от проблем, связанных с тем, что вы – Джон Леннон?
Джон: И от того, и от другого... Видите ли, я подчинялся всяческим контрактам с двадцати двух лет, и всегда я что-то был обязан. Обязан написать сто песен к пятнице, обязан выпустить пластинку к субботе, обязан то, обязан это. Когда-то, в детстве, меня озарило: я должен стать артистом, чтобы быть свободным. Но неожиданно всё вышло прямо наоборот. Я должен что-то фирме грамзаписи, должен прессе, должен публике, должен американской иммиграционной службе, должен идти в суд каждый раз, когда какой-нибудь подонок атакует меня на улице, и я сказал себе: "Что за чертовщина? Какая же это свобода?"
А в музыкальном бизнесе ведь как? Если имя не упоминается в светской хронике, если нет тебя в списках бестселлеров или на вечеринке у Мика Джаггера или Энди Уорхола – значит, ты вообще не существуешь. И этого смертельно боятся все модные музыканты.
Вначале было очень трудно ничего не делать в музыке, потому что я чувствовал, что могу много писать. Но я не желал записывать музыку именно потому, что все считали, что я должен это делать, и мне пришлось пройти через долгий и тяжёлый период остывания; обычно люди испытывают это, когда выходят на пенсию, лет в шестьдесят. А затем я привык и стал нормальным домохозяином, переключив всё своё внимание на Шона.
– Вы совсем перестали слушать музыку?
Джон: Я слушал в основном классическую или фоново-развлекательную музыку. Меня не интересуют работы моих коллег и тому подобное. Я имею честь никогда не посещать модные дискоклубы и ни разу не был ни в одном рок-клубе. В "Сохо ньюс" писали, что я ходил смотреть на Джерри Ли Льюиса в "Риц". На самом деле я не бывал и там. Забавно, как образ артиста существует независимо от него самого, живёт своей жизнью...
– Но вы не чувствовали, что упускаете нечто?
Джон (слегка раздражённо): Это как спрашивать у Пикассо, ходил ли он давеча в музей... Пикассо не ходил смотреть чужие картины. Он жил в своём доме, и люди приходили смотреть на него. Так же и я. Все эти "соперники" меня совершенно не интересуют, если это только не нечто феноменальное.
Кстати, все исполнители, которых я когда-либо видел на концерте, разочаровывали меня. Пластинки были лучше.
– В возрасте двадцати трёх лет вы написали: "Женщина должна быть ласковой и неслышной". Судя по вашим отношениям с Йоко, взгляды изменились?
Джон: Да, Йоко изменила мои представления. С самого первого дня она потребовала равных со мной прав, равного пространства и времени. Она вошла в мою жизнь тогда, когда все мне прислуживали и любая прихоть удовлетворялась. Я думаю, именно это убило Элвиса Пресли и многих других. Королей всегда убивают придворные, а не враги. Король перекормлен, перепоен, напичкан наркотиками и самодовольством – всем, что связывает его с троном. Большинство людей в такой ситуации уже не в состоянии воспрянуть духом: они погибают, физически или умственно. А Йоко, кроме того, что научила меня уважать женщин, ещё и вызволила меня из этой гнилой ситуации. Вот так для меня закончилась история "Битлз". Йоко не раскалывала "Битлз", просто она дала мне почувствовать, что я – это, так сказать, "Элвис Битл", окруженный льстецами и рабами, которые были заинтересованы только в том, чтобы положение дел никогда не менялось. А это предрекало смерть.
– И тогда вы решили покинуть "Битлз"?
Джон: Я искал повода уйти из "Битлз" примерно с 1966 года. Но не хватало духу это сделать. Потому что я не знал, что буду делать дальше. Я помню, почему я снялся в кино: "Битлз" прекратили гастрольные поездки, и мне стало нечего делать, и вместо того, чтобы вернуться домой, быть с семьёй, я отправился с режиссёром Ричардом Лестером в Испанию, потому что нуждался хотя бы в каком-то эквиваленте сцены.
Тогда я в первый раз подумал: "Боже, что тебе останется делать, если "Битлз" не будет? Без группы нет никакой жизни". Именно эти мысли заронили во мне зерно замысла как-то уйти из "Битлз" самостоятельно, не дожидаясь, пока они сами развалятся, а я окажусь у разбитого корыта. Но я никак не мог выйти из этого дворца...
– А у других возникали подобные мысли?
Джон: Можете мне поверить: остальные об этом и не помышляли. Вот почему они до сих пор в состоянии шока. Пол так и продолжает тянуть воз, он не останавливался ни на один день.
– Йоко, а что привлекло вас в Джоне?
Йоко: Наверное, женское чутье сработало. Я встретила этого парня, который был похож на настоящего, ответственного мужчину, и мы поняли друг друга. Меня сразу поразила его тонкость. Я подумала: он понимает меня, хочет понять. Это редкое качество. Большинство мужчин даже не старается.
– Джон, может быть, то, что вы приняли такое участие в семье, в детстве сына, – это своего рода искупление вины?
Джон: Возможно. Если я не гожусь для воспитания ребёнка, то не гожусь и для всего остального. Не имеют значения мои артистические достижения, или сколько я продал пластинок, если я не могу наладить отношения с людьми, которых люблю, всё остальное – ерунда.
Творчество
– Мне кажется, никто не ожидает, что дуэт "Джон и Йоко" будет иметь такое же влияние, как "Битлз"...
Джон: Мы не собираемся сравнивать себя с "Битлз". Любой, кто поставит рядом нас и тех четырёх парней, будет неправ. У Пола нормальная рок-группа, те же четыре парня, и то, мне кажется, не стоит искать какие-то параллели между "Уингз" и "Битлз".
– Ну ладно, сформулируем проще: как вы представляете себе ваш образ? Как вы хотели бы воздействовать на публику?
Джон: Просто Джон и Йоко представляют нечто. Нравится – слушайте, не нравится – не слушайте...
Йоко: Нельзя заранее предугадать воздействие, конкретную реакцию...
Джон: Если об этом специально думать, то ничего путного не сделаешь. Я давно заметил: если начинаешь думать или что-то прикидывать, когда поёшь, то обязательно фальшивишь или сбиваешься. Всё выходит правильно, только если не думаешь. Предполагать, что предположительно предположат люди, прослушав ту или иную песню, нам совершенно ни к чему – иначе мы просто не сможем творить. А воздействие никуда не денется, едва песни зазвучат в эфире, и уж тогда мы будем следить за их судьбой, гадать и надеяться.
Йоко: Помните эту притчу про сороконожку, которую спросили, как ей удаётся так здорово ходить на стольких ножках? Она задумалась и не смогла дальше идти...
– Вы видите сильные и слабые стороны своего сотрудничества?
Йоко: Мне кажется, вместе мы очень сильны. Я не вижу никаких слабых мест.
Джон: Да, сейчас нам работать намного легче, чем вначале. Потому что в те годы я ещё нёс в себе массу барахла в духе "Битлз".
– Почему вы покинули Йоко в 1973 году?
Джон: На самом деле мы расстались потому, что она меня выставила за дверь. Так что я (смеётся) был оставлен на произвол, и никто не мог защитить меня от самого себя. Что было очень полезно. Ведь я давно утратил способность следить за собой, а стоило бы. Всегда или Эпстайн, или Пол проявляли обо мне самую трогательную заботу. Хотя винить их в этом нехорошо.
– Почему Йоко вас прогнала?
Джон: Я был животным, невнимательным и неделикатным, и она справедливо подумала: "Пусть себе живёт, но не со мной". Довольно долго пришлось ждать, пока она не сказала мне: "Ладно, приходи, повидаемся". С тех пор мы уже не расставались... всё было в порядке.
– Не думаете ли вы, что ваша теперешняя забота о Шоне как-то связана с тем, что ваш отец бросил семью?
Джон (смеётся): Нет, тогда бы я проявил не меньше заботы о Джулиане. Я думаю, что это объясняется другими причинами. Джулиан родился, когда мне было двадцать три, "Битлз" были на пороге успеха. Я был молодым пацаном и не испытывал никакого чувства ответственности за то, что привёл в мир нового человека.
– Хотелось бы вам, чтобы музыка играла в жизни Шона такую же роль, как в Вашей?
– У меня нет никаких амбиций в отношении сына, я только хочу, чтобы он был здоровым и знал, что я люблю его. И что и Йоко, и я всегда будем за него. Будет ли он музыкантом, артистом или кем-либо ещё – его дело.
– Он музыкален?
Джон: Конечно. Ещё в родильном доме няньки кормили его под музыкальные радиопередачи. Он так привык к этому, что и дома, когда я даю Шону есть, включаю музыку: бумбумдидумм... и хотя музыку он слушает всё время, меня он играющим никогда не видел. У меня есть гитара, но за пять лет я и не припомню, когда её доставал. От соседей он узнал, что я был когда-то связан с музыкой. Он прибежал домой и спрашивает: "Папа, ты пел? Ты был "битлом"?" Ответил ему: "Да, вроде того..."
– Он понимает, кто такие были "Битлз"?
Джон: У него существует представление, что был такой ансамбль и я в нём играл. Но представление довольно смутное... Скажем, он не уверен, играла ли там и мамочка тоже.
– Вернёмся к началу разговора, Вы чувствуете, что настало время снова заняться музыкой?
Джон: Да, хочется поработать вместе с Йоко.
– А почему не соло?
Джон: Одному чертовски скучно. Когда я только расстался с "Битлз", мне казалось, что записать одному целый альбом – это потрясающе! Но вскоре это обернулось тоскливой поденщиной. Я начал подкладывать в свои "сольные" пластинки какие-то ненужные инструментальные куски, дурацкие куплеты – только чтобы заполнить место... А сейчас мы хотим сделать что-то вместе по многим причинам. Пять лет я был домохозяином, а Йоко занималась только деловыми вопросами. Теперь пора.
– А почему вы не могли вести дела семьи?
Джон: Потому что я не способен на это. У меня лучше получается готовить и присматривать за ребёнком, а у Йоко – вести дела с банкирами и юристами. Ведь история с "Битлз" продолжается, и в неё вплетены масса денег и людей. Чем нанимать адвоката или какого-нибудь менеджера за пару миллионов в год, пусть лучше это делает Йоко. Она хорошо знает математику и умеет играть в покер... А мне нравится быть дома. Читать. Дома никогда не надоедает.
– Не слишком ли тщательно вы изолировали себя? Стоит ли убирать все антенны?..
Джон: Стоит. Я исчезал много раз. Однажды – с Маккартни в Гималаи... Вся пресса хихикала: посмотрите на этих идиотов, но я спокойно просидел три месяца в горах. Однажды мы вернулись из Гамбурга, точнее, нас оттуда выдворили, и я не контактировал с остальными целый месяц... в девятнадцать лет это не так мало. Я исчезал, чтобы подумать: стоит идти дальше той же дорожкой или нет. Джорджа и Пола это часто бесило: они хотели работать, работать, а я исчезал.
Так что я наполовину монах. Наполовину артист. И я чувствую, когда надо сменить роли, в этом, возможно, секрет моего выживания. Периоды активности и исчезновений для меня так же естественны, как выдох и вдох... Теперь я прекрасно знаю жизнь домохозяек и понимаю все их жалобы. Я жил точно так же, как миллионы обременённых домом женщин. Я богатая домохозяйка, но это не снимает забот и не делает пелёнки суше. Ну а сейчас вот эта домохозяйка решила немного подумать и о творческой карьере...
– Как-то слишком уж гладко потекла ваша жизнь...
Джон: Что ж, именно поэтому мы и решили, что нужны перемены. Творчество – это дар. Я мог бы симулировать творчество, как это делают многие артисты, ставшие мастерами своего дела. Я тоже мастер, тоже прекрасно владею ремеслом и вполне мог бы попасть в книгу рекордов Гиннеса или быть посвящённым в пэры... Но мне хочется создавать нечто настоящее. А ощутить такое вот неподдельное творческое вдохновение можно только тогда, когда в мыслях нет суеты, когда ты чист и спокоен. Понимаете, яблоко не упало бы на голову Ньютону и его не осенило бы, что означает это падение, если бы он не сидел под деревом. Мечтал. То же самое и с музыкой – она должна приходить сама. Престиж, деньги, честолюбие, авторские права – всё ерунда. Не для этого я занимаюсь музыкой, а для того, чтобы хоть раз в десять лет ощутить эту радость, когда на голову падает яблоко. И не надо свято верить в то, что я это создал, что это МОЯ собственность... кто-то поёт МОЮ песню или они украли МОЮ музыку.. Вера в это рождает смуту в душе, и божественный дар переходит к другому. Человек становится ремесленником. Ничего не имею против них, но мне это неинтересно.
– А почему вы решили писать поп-музыку?
Джон: Потому что я люблю так называемую поп-музыку! Я могу раскритиковать эту музыку в пух и прах не хуже любого критика. Могу похвалить её, могу принизить её, могу взглянуть на неё с точки зрения социологической, антропологической, исторической... Какой угодно. Но если отбросить все размышления, это та музыка, которую мне нравится слушать. Это народная музыка. Фольклор. Я всегда так считал, и то, что я пишу, – это народная музыка. Я не пытаюсь её интеллектуализировать. Не стремлюсь, чтобы она звучала как симфония, и не представляю из неё всякие фальшивые, надувательские формы типа "рок-оперы". То, что приносит мне творческое наслаждение, является мне в форме простой популярной музыки. Вот так. Если бы это приходило в форме живописи, я бы писал картины.
– Ваш новый альбом будут сравнивать с предыдущим...
Джон: Предыдущий назывался "Стены и мосты". С тех пор прошли целые световые годы... Музыка, как, например, и приготовление пищи, – это отражение, даже своего рода декларация состояния ума в данный момент. "Стены и мосты" – работа ремесленника. Мастерство в ней присутствует. Но в ней нет вдохновения. Она ущербна и болезненна. Потому что я в то время был в прескверном состоянии. Сейчас – нет, и новый альбом будет совсем в ином духе.
– А как в этом смысле альбом "Имеджин"?
Джон: О, тогда я был в полном порядке! Со мной играл "Пластик Оно Бэнд", самый сильный состав, я как раз вышел из очередного десятимесячного "исчезновения": лежал в клинике и писал песни. Короче, каналы были прочищены.
– Эти пять лет вы тоже "прочищали каналы"?
Джон: Да, потому что мусора накопилось слишком много. Если вокруг тебя суета и бедлам, это не может не сказаться и на внутреннем мире. Ведь всё, что вокруг, – это и отражение наших собственных неврозов, и наоборот. Чтобы дойти до сути музыки, необходимо очистить ум, достичь прозрачности мыслей. А суть музыки для меня – это простота и общение.
– Что вы думаете о последнем альбоме Пола?
Джон: Я думаю, он пустой, и отражает только неразбериху и грусть. Больше я ничего оттуда не почерпнул. Грусть.
– А в вашей жизни совсем нет неразберихи, трений?
Джон: Трение – это сама жизнь. Проснуться утром и прожить очередной день – в этом столько всего, в основном этого самого "трения". Задача художника – выразить это в произведениях искусства. Выразить от имени тех людей, которые не умеют этого сделать, или не имеют времени и возможностей. Это моя функция в обществе, моя работа.
– Но вы не очень-то утруждаете себя последние годы...
Джон: А к чему спешить? От "Битлз" все тоже постоянно требовали работы, работы, потому что боялись, что мы вот-вот распадёмся, и только сами "Битлз" знали, на что они способны и когда они способны. Я тоже знаю, что я смогу сделать и в какое время. Подходящее время. Жизнь длинна. То, что моего имени нет в заголовках и списках хитов, не беспокоит меня. Проблема лишь в том, как лучше выразить себя и тут спешка может повредить. Пять лет! Я мог бы молчать двадцать лет. Есть авторы, которые пишут по двадцать лет одну книгу, другие за месяц успевают настрочить пятнадцать. Я не считаю, что одни обязательно лучше других. У всех по-своему. И у меня в том числе.
– Но с 1969 по 1974 год вы стабильно выпускали по альбому в год.
Джон: И ни один из них не был до конца таким, как мне хотелось. Даже "Имеджин", на мой взгляд, я слишком подсластил – по вкусу публики. Я небезупречен. Но у меня есть свои идеалы самовыражения в искусстве, и я буду к ним стремиться. Ещё несколько десятков лет у меня есть – времени вполне достаточно. А все эти страхи поп-звёзд и кинозвёзд перед "старением" меня совершенно не касаются.
– Я читала одну статью, где автор назвал "Битлз" стражами детства. Мне тоже всегда казалось, что в ваших песнях есть это чувство: не хочу быть взрослым...
Джон: Не думаю. В детстве людям внушают, как надо вести себя в классе, а спустя десять лет – как надо сидеть в офисе и делать карьеру. Я понимаю взросление как процесс осознания того, что тебе по-настоящему надо делать. И "Битлз" как раз предлагали такое решение.
Возрождение "Битлз"?
– Почему Вы так отрицательно относитесь к идее воссоединения "Битлз"?
Джон: Я не люблю об этом говорить. Ринго однажды заметил: "Сказать "никогда" может только нехороший человек", – и в самом деле, кто знает, что ещё может произойти. Поэтому никто из нас и не говорит "никогда". Но говорить "может быть" я тоже не хочу, потому что знаю, что об этом моментально раструбит вся пресса как о почти свершившемся факте, и откуда-то всплывёт масса непонятных личностей, готовых "всё устроить", и коммерсантов, объявляющих в интервью "да, мне удалось собрать "Битлз"...". Это всё уже бывало, и не один раз. Поскольку любое высказывание может навредить, лучше помолчать. Могу уверенно сказать только одно: если "Битлз" когда-нибудь и соберутся снова вместе, они сделают это сами, без чьей-либо помощи. Так, как это однажды едва не случилось на "Концерте для Бангладеш".
– Вы отдаёте себе отчёт в том, что "Битлз" объективно нужны нам, как важнейший химический компонент, что ли, нашей жизни?
Джон: Нет! Сейчас совсем другие времена, и "Битлз" уже не могут значить того, что значили. Сейчас вы можете с таким же успехом затребовать любой другой "химический компонент". Чем вам сейчас могут помочь "Битлз": закончить колледж? Найти работу? "Битлз" слеплены из того же теста, что шестидесятые годы, и они неотделимы друг от друга. А сейчас, для моей сегодняшней работы, опыт "Битлз" мне совершенно не нужен. И не будет нужен. Даже если Джон и Пол соберутся вместе с Джорджем и Ринго, "Битлз" не будут тем, что были. Тем, что вы, возможно, от них ждёте...
(рисунок автора)
– В последние десять лет вы все шли настолько разными путями в музыке, что, мне кажется, было бы очень интересно, что у вас получится совместно в студии?
Джон: Было бы не менее интересно, если бы я пошёл в студию вместе с Миком Джаггером или Йоко Оно. Я предпочёл Йоко Оно, потому что это интереснее лично мне.
– Люди тоскуют по добрым старым временам...
Джон: Это бред, это как призывы вернуться назад к Гленну Миллеру. Какого чёрта? Хотите Гленна Миллера? Слушайте на здоровье его пластинки! Всё, что "Битлз" могли дать, и в лучшем виде, имеется на записанных нами пластинках. А эти четыре парня никогда уже не будут теми же, даже если очень захотят. Ну, предположим, мы вновь объединим усилия с Полом Маккартни. Может быть, и нет. Что до присутствия Джорджа и Ринго, то оно может иметь только символическое значение, не более того.
– Почему только символическое?..
Джон: Потому что всю музыку создавали Пол и я, не правда ли? А остальное не имеет значения. Но и нам с Полом вместе делать нечего. Что из этого выйдет?.. Одна скука.
– Вы общаетесь с Полом?
Джон: Я не общаюсь ни с кем.
– Маккартни в одном из последних интервью сказал, что вы с Йоко перепробовали уже все возможные роли, кроме одной – быть самим собой...
Джон: Просто Пол ни черта обо мне не знает, а сказать ему что-то надо... Ему всегда было ужасно интересно: что это я делаю? Что это я такое выдумываю? Но сейчас уже десять лет, как я с ним практически не общаюсь. Знаю только из газет, что он вовсю стрижёт купоны. А вот что у него на душе? Этого прессе обычно не поверяют.
– Йоко говорила, что вы виделись с Полом...
Джон: Да, года два или три тому назад, уже точно не помню. Он объявился у меня под дверью с гитарой под мышкой. Я ему сказал: "Звонить надо прежде. Я намучился с ребёнком, устал, а тут ещё ты со своей поганой гитарой..."
– У вас была вражда?
Джон: Да какая там вражда! Я и не вспоминаю о ней, пока кто-нибудь не заведёт разговор. Я мог бы говорить о Поле до бесконечности, потому что знаю о нём всё. Но сказать-то, собственно, нечего.
– Почему Пол пришёл к двери вашей квартиры?
Джон: Думаю, ему было скучно. Пол достиг того, чего всегда хотел, полного контроля. И ему стало скучно, потому что полный контроль – это ещё и изоляция.
– Судя по тому, что на своей последней пластинке ("Маккартни II", прим. автора) Пол играет один на всех инструментах, "полный контроль" ему ещё не наскучил.
Джон: Может быть, и так. У него могла быть масса причин, чтобы зайти ко мне. Я могу гадать об этом так же, как и вы. Поймите, меня совершенно не волнуют "Битлз".
– А вы помните, каким были до "Битлз"?
Джон: Все эти пять лет я старался вспомнить. Помните, я говорил об ощущении от многолетней шелухи? Однажды Йоко послала меня в кругосветное путешествие, одного. Я много раз бывал одинок, но один я оказался впервые за почти что двадцать лет. (Быть одному и быть одиноким – это очень разные вещи). Я оказался сам по себе, и я ничего не знал, ничего не умел... Чёртовым поп-звёздам позволено ничего не уметь... Не знал, как устроиться в отель, как заказать что-то, как вызвать горничную... Я был знаменитостью, и я был изолирован. Я боялся людей, боялся, что они что-то сделают со мной, узнав знаменитость. Я давным-давно не сталкивался с жизнью, и этот страх был для меня оправданием. И вот я сидел в комнате отеля в Гонконге один. Я страшно разнервничался, и я залез в ванну. (Женщины, я заметил, так часто делают, чтобы успокоиться). И я расслабился, удивительно расслабился. И будто бы вновь узнал себя. Это я! Этот спокойный, отдыхающий человек – я! Я вспомнил это чувство двадцатилетней давности. Ощутил себя тем самым парнем, которому было наплевать на достижения и хитовые пластинки, агентов и поклонников, который был сам по себе и знал, что делает.
– Вам нравится быть одному?
Джон: Да, очень! Только когда я оказался один, я снова открыл те ощущения, которые я испытывал в юности. Я помню один случай в моей жизни, когда мы с тётей ходили по горам в Шотландии, далеко на севере. И тогда я впервые почувствовал это, такое потрясающее ощущение... Я ещё подумал тогда: наверное, это то, что называется прекрасным, или поэтичным, или чёрт те как ещё... Когда я смотрел кругом, мне казалось, что это галлюцинации. Понимаете, когда идёшь, и земля под тобой как будто шевелится, и вереск, и горы – и вот тут приходит это чувство. Что-то. И это как раз то, что заставляет рисовать или писать, потому что это так захватывает, что не может остаться внутри. Хочется об этом рассказать, но как? Описать словами невозможно... и вот тогда берут в руки кисти, пишут стихи и всё такое. И это чувство было со мной всю жизнь. Именно поэтому, когда вы все толковали, что здорово бы Ребятам Собраться Снова Вместе, я говорил: "А зачем?" Потому что чувство было у меня и до "Битлз", и есть теперь. Это абсолютное чувство. И оно есть у каждого, но большинство людей не позволяет себе... А я промечтал все так называемые учебные годы. Я был в полном трансе двадцать лет, потому что кругом была только скука. Я или фантазировал, или смотрел фильмы, или проказничал.
– Это напоминает строчки из новой песни "Смотрю на колёса"...
Джон: Да, потому что там говорится, что все, кто комментирует мою жизнь последних лет – критики, пресса, деловые партнёры, другие артисты, – все они в точности как те давние учителя из школы, которые делали мне в дневнике замечания вроде: "Слушал невнимательно, отвлекался, не выполнил задания", или: "Проявил несерьёзность, позволял себе смех...","Леннон, встаньте", "Леннон, сядьте", "Леннон, сделайте". Хватит, зачем? За эти годы я смог вновь почувствовать себя. Освободиться от всего лишнего, от "Битлз" в том числе. Я – это я, и это прекрасно. Это – как ходить по тем горам.
