Вдаль чёрным бисером рассыпанная ночь… Глава 7.

Ссылка на оригинальное изображение



Глава 7. 

Поначалу Мона с энтузиазмом взялась за поручение вытащить Вадика Мешкова из тьмы необразованности. В первое время она дивилась, как можно не понимать элементарных правил по русскому языку и не справляться с решением простых задач по геометрии. Потом это начало её злить, но и при этом не приходило даже в голову, что можно сдаться и отказаться от поручения. Любое дело, за которое бралась Мона, она привыкла доводить до конца, надеясь как минимум на "пятёрку", как максимум ― на похвалу.
Снова и снова, можно сказать «на пальцах», Мона объясняла тупому подопечному, почему биссектрису называют «крысой, которая бегает по углам и делит угол пополам», и почему определение надо подчёркивать волнистой, а существительное ― то пунктирной, то прямой линией. С последним дела клеились немного лучше, поскольку «двоечник» тяготел больше к творчеству, и объяснение для многих правил «так люди договорились» его вполне устраивало. С точными науками дело обстояло сложнее: здесь требовалось либо понимание предмета, либо, на худой конец, ― зазубривание. К счастью, как выяснилось, Вадик имел хорошую память: стоило ему несколько раз прочитать разучиваемое стихотворение, и оно, как на фотографии, оставалось в его голове. Другое дело, что раньше открывать учебник литературы было незачем: дворовые коты были куда более важным занятием ― поймать, накормить, нагладить вволю, ведь в доме держать их было категорически запрещено. Мона сделала упор на это обстоятельство и заставила запоминать правила чисто механически. И Мешков не подводил: запоминал, отвечал на уроках без запинки ― буква в букву, но при этом из сказанного почти ничего не понимал.
― Ну что здесь непонятного? ― взорвалась как-то тротиловой шашкой Мона. ― Это же элементарно, Ватсон!
― Какой ещё Ватсон? ― поднял голубые глаза на свою маленькую учительницу Вадик. 
― Ты что, Конан Дойля не читал? ― поразилась такому открытию Мона. 
― Да я вообще книг не читаю, ― пожал он плечами в ответ. 
На следующий день Мона принесла Вадику первый том собрания сочинений английского писателя о похождениях великого сыщика. 
― На, читай! ― сказала она строго.
― Да эт мне на всю жизнь… ― засомневался подопечный.
― На неделю! ― отрезала Мона, ― больше не могу ― могут заметить.
Мешков тяжело вздохнул, открыл книгу и… больше не закрывал, пока не дочитал её до конца. Ровно через три дня он вернул книгу своей наставнице и потребовал следующую. Мона принесла второй, потом третий том. Дальше последовали «Три мушкетёра» Дюма, «80 000 лье под водой» Жюля Верна, Майн Рид, Стивенсон, Беляев, Казанцев…
― Я не думал, что так интересно читать книги, ― говорил он Моне.
― Ну, это смотря какие... 
Мона сама подбирала для Вадика произведения, которые, по её мнению, должны были увлечь мальчишку, и, держа в уме его фотографическую память, рассчитала всё правильно: волей-неволей он запоминал написание слов, обороты речи, построение предложений, что в конце концов сказалось на оценках за сочинения, изложения и городские диктанты. По русскому языку и литературе к концу учебного года Мешков имел твёрдую «четвёрку».
С математикой было сложнее, и тем не менее Моне удалось сдвинуть Вадика по пятибалльной шкале в сторону «тройки», что крайне приятно удивило Ивана Герасимовича Петрова ― преподавателя этого предмета по прозвищу «Пифагор». Почему к учителю прилипло имя великого древнегреческого математика? Всё дело было в его «штанах», которые, согласно школьной поговорке, «на все стороны равны». Так вот, у Ивана Герасимовича стрелки брюк не всегда были отутюжены по центру: они смещались то в одну, то в другую, а то и вовсе расходились по разным сторонам. Работая в женском коллективе, ему нравились почти все сотрудницы, поэтому с выбором спутницы жизни время затянулось, и в результате он так и остался не у дел. Брюки по этой самой причине ему приходилось гладить самому, и это было чуть ли не самым сложным занятием в его холостяцкой жизни. 
Но больше всех успехам Мешкова радовалась, конечно же, классный руководитель и преподаватель русского языка и литературы Зоя Карповна. Она даже сделала доклад на городской учительской конференции по этому поводу, получив моральное поощрение от директора школы. 
Сама Мона была довольна плодами своей деятельности настолько, что вопрос о будущей профессии отпал сам собой. Конечно, она станет учительницей и будет учить детей совсем не так, как это делают в её школе. Она найдёт подход к каждому ребёнку и будет объяснять свой предмет настолько доходчиво, что любой из её учеников без труда будет всё понимать. И ещё… Ещё она их будет любить, и они будут отвечать ей тем же. Так она думала.

Как-то раз, когда снова заболел кто-то из учителей, и школьников отпустили с уроков пораньше, Вадик пригласил Мону к себе домой. Девочку не удивила спартанская обстановка квартиры ― так жили многие, но вот то, что показал ей Вадик, вызвало у неё живой интерес.
― Дай слово, что никому не скажешь! ― по-серьёзному потребовал Вадик.
― Даю! ― с готовностью согласилась Мона.
Вадик полез в шкаф и из-под кучи белья вытащил толстый альбом для рисования. Мона открыла его и обомлела ― она даже не представляла, что Вадик так великолепно рисует. Но это были не просто рисунки. В них виделось нечто символическое, от чего невозможно было оторваться и чего нельзя было осознать сразу. Рисунки заставляли задуматься. Иногда они были настолько загадочны, что понять мысли художника было непросто, а разгадав их ― интерпретировать по-разному. Были в альбоме и рисунки к прочитанным только что книгам, и они ни в чём не уступали иллюстрациям профессиональных мастеров, которые оформляли фантастические и приключенческие книги в издательстве «Детская литература». По крайней мере, так казалось Моне. 
Особенно «зацепил» один рисунок: микрорайон-новостройка, совершенно пустые улицы с 5-, 9- и 12-этажками, а в центре огромная, возвышающаяся над строениями фигура женщины в накинутом на голову платке и чёрном до пят траурном платье. И вместо лица ― пустота, чёрный провал как портал во вселенский мрак времени и пространства. Руки женщины, согнутые в локтях, прижаты к груди и упираются сжатыми кулаками в эту чёрную бездну ― как символ скорби о чём-то навсегда утраченном. 
― Это ты рисовал? ― выходя из оцепенения, шёпотом спросила Мона.
― Да, ― просто ответил Вадик.
― А почему ты в школе так не рисуешь? ― удивилась девочка.
― Зачем? ― в свою очередь удивился Мешков. ― Чтобы меня припахали в редколлегию? А что мне там делать? Рисовать шаржи на самого себя и подписывать их «Мешков-двоечник»?
― Ну, ты уже не двоечник, ― возразила Мона. ― Но вообще-то ты прав… Слушай, Вадь, дай мне на пару дней этот рисунок со скорбящей женщиной.

Мона аккуратно, чтобы не помять, вложила шедевр своего подопечного в портфель и, попрощавшись, направилась к себе домой. Ей не терпелось показать работу кому-нибудь из взрослых ― маме, папе, дяде Лёне, бабушке. Но для этого надо было дождаться вечера, когда все соберутся за ужином, а сейчас, Мона знала, дома никого нет: мама с папой на работе, а бабушка навещала свою московскую подругу из далёкого подмосковного Зеленограда. Моне важно было узнать, действительно ли в этом рисунке есть что-то необычное, или ей только так показалось. Но осуществить задуманное не получилось.
Войдя в квартиру, она бросила портфель на банкетку в прихожей и хотела пройти в столовую, как вдруг дверь родительской спальни приоткрылась и, не стесняясь своей наготы, из неё появилась раскрасневшаяся Вероника Марковна, поправлявшая за ухо непослушный локон.
― Деточка, ― бесцеремонно пропела мать, ― ты пришла слишком рано, погуляй ещё часочек, пожалуйста, ― и белоснежные очертания безупречной материнской фигуры снова скрылись за дверями спальни… 
Мона, не шелохнувшись, с минуту стояла, поражённая увиденным. Нет, не от того, что мать была голой и не стеснялась её, не от того, что в той комнате совершенно точно не было отца, и даже не от того, что её ― Мону ― выставляли за дверь… Ей было стыдно и обидно, что показать такой необычный рисунок и обсудить его больше не с кем…да и незачем… 

Выходя, Мона с силой хлопнула дверью, сбежала по лестнице во двор, села на лавочку напротив и стала ждать. Просто ждать, когда можно будет войти в квартиру. Больше её ничего не интересовало. Она вдруг разом как-то повзрослела…
Минут через сорок из подъезда важно вышел солидный мужчина, и каким-то уже женским чутьём она поняла, что это именно его она дожидалась на холодной улице. 
Мона не узнала в нём никого. Она просто ненавидела этого мужчину ― известного артиста, маминого руководителя курса в МТИ, Зотова Василия Степановича, который умел ждать…