Андрей Александрович, здравствуйте...

  «Ах, Андрюша, ах, Миронов,  

Вот Вам лоб мой на ветру! 

Распишитесь – Ваш авторгаф 

Я вовеки не сотру!”

Не скажу, что была страстной поклонницей Миронова, но обожала, обожала, что уж там говорить.  Блестящая искрометная игра, порхание, походок полет, улыбочки, ужимочки, жесты, взгляды… о-о-о, умопомрачительно! Увидеть – умереть! И вот летом 86-го театр Сатиры гастролирует в Томске. Мы с сестрой пристаем к знаменитостям с вопросами о Высоцком (книжку составляли). Вернее, Наташа интервьюирует тех, к кому пробилась, записывает на магнитофон, а я перепечатываю на бумагу. Спектакли с Мироновом собирают аншлаги. «Трехгрошовая опера», «Прощай, конферансье». Наверное, был и «Фигаро», хотя Ширвиндт отсутствовал (уехал смотреть футбол в Мексику). Михаил Михайлович Державин в этом отсутствии чувствовал себя свободно и благодушно. И решил как добрый дядюшка помочь милой провинциальной девочке: устаивал Наташе встречи. Устроил и с Мироновым. Я не выдержала, увязалась (а кто бы устоял?). Шел спектакль, фойе был пустынно. Андрей Александрович сидел в кресле как-то скособочившись, съежась. Словно вот-вот сползет на пол. Серое лицо, глаза… никакие, пустые… Говорил… тихо, невнятно… «это не ко мне… сводный брат знает… вы к нему…». Мне стало страшно. Казалось, еще слово – и Миронов исчезнет, настолько мало было сил в нем, одна бесконечная усталость. Мы поблагодарили… он не услышал… что-то еще бормотал… Ничего не записывали. Дома молчали, опустошенные, ошеломленные. Только Наташа простонала: «За что же мы их так мучаем?». А Миронов играл вечером, пел залихватски: «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте вам!», снова и снова покоряя необычайно зажигательным куражом. И глаза цвета синьки сияли, и челку откидывал так, что понимали: все нипочем, все прекрасно, и жить нам вечно, играючи, легко и счастливо.    

С тех пор не хочу встречаться тет-а-тет с любимыми, обожаемыми знаменитостями.