Тема бессмертия одна из самых привлекательных начиная с императора Цинь Шихуанди. Помните популярный фильм "Горец"? В наши дни стремление к "эликсиру бессмертия" трансформировалось в высокотехнологичные научные исследования и разработки, активно финансируемые, в том числе, технологическими магнатами из Силиконовой долины. Разумеется, речь идет об использовании передовых биотехнологий для борьбы со старением и связанными с ним заболеваниями. Важно отметить, что большинство ученых говорят об увеличении/продлении здоровой жизни, а не о буквальном бессмертии. Тем не менее, цели этих проектов и масштабы инвестиций свидетельствуют об уровне одержимости, сравнимом с поисками древних императоров, но уже на научной основе.
Задам вопрос: "А если наука решит проблему с радикальным увеличением человеческой жизни, её рост и тотальное мировоззренческое влияние станет доминирующим"? Вероятней всего дав людям то, о чем они мечтали тысячелетиями — избавление от старости и болезней — наука предоставит неоспоримые доказательства своей силы и эффективности. Её авторитет взлетит до небес. Такое уже было в истории человечества. Однако, тогда этот авторитет не был тотальным. Но, после "эликсира бессмертия", люди начнут воспринимать науку как единственного "спасителя человечества"! Все религиозные и философские концепции, которые раньше объясняли смерть как неизбежную или необходимую часть человеческого существования, столкнутся с маргинализацией, остракизмом и, вполне возможно, гонениями. Принятие решений о том, как управлять обществом с долгоживущим населением, потребует сложных научных данных и моделей, что усилит политические позиции ученых экспертов и технократов. Наука станет невероятно мощной силой и окончательным методом познания и практической жизнедеятельности. Её безусловный авторитет станет непререкаемым!
Но что это будет за общество? Не сожрёт ли оно само себя? Ведь если люди не умирают, то они накапливают огромный жизненный опыт и становятся консервативными. Старики, занимающие ключевые позиции в научном руководстве и политике на протяжении веков, станут сопротивляться любым радикальным инновациям и новым идеям. Или уже этого не будет вовсе? Далее, в бессмертном обществе социальная мобильность будет практически на нуле. Получить высокооплачиваемую или влиятельную работу станет почти невозможно для "неофитов", которым может быть всего-то каких-то жалких 50 или 100 лет.
Все сферы жизни и распределения ресурсов до личных отношений — будут подвергнуты строгому научному контролю и регулированию. Эмоции и традиции отойдут на второй план перед лицом "эффективности" и "логики". Самая очевидная проблема — перенаселение. Властвующие над миром ученые введут строжайшие ограничения на рождаемость. Рождение ребенка станет исключительной привилегией, которую нужно будет заслужить или ждать столетиями. Я вполне допуская, что общество, управляемое наукой, скорее всего, будет высокоупорядоченным, эффективным и стабильным, но при этом холодным, элитарным и циничным. Оно будет лишено очень многих человеческих отношений, спонтанности и поиска смысла, которые мы все ещё ценим в нашей жизни. Скорее всего, оно будет эффективно, как швейцарские часы, и такими же бездушными. В нём не будет места случайности, а значит — и милосердию. Потому что милосердие — это про исключение из правила, а в бессмертном технократическом мире каждое исключение — угроза системе.
И вот тут возникает парадокс: наука, изначально представляющая систему развивающихся знаний, вдруг станет хранительницей вечной жизни. Такова ирония: институт, построенный на сомнении, должен будет предлагать окончательный ответ на главный вопрос человечества. И если она примет этот вызов, то превратится в новую церковь — с лабораториями вместо храмов, с CRISPR вместо крещения, с алгоритмами вместо молитв.
Да и потом, бессмертный человек — не обязательно мудрец. Чаще он — застывший патриарх, для которого перемены выглядят как угроза. Вечная жизнь лишает срочности. А срочность — мать изобретательности, страсти, риска. Без неё исчезает героический пафос, исчезает жертвенность и даже любовь. В таком обществе молодость становится не порой возможностей, а стадией несовершенства.
Если все же наука действительно победит старение, она будет вынуждена отвечать не только за тела, но и за души. Потому что вопрос "зачем жить вечно?" - гораздо страшнее, чем "как жить дольше". И тогда наука столкнётся с тем, что не может измерить: с тоской по смыслу, с пустотой вечности, с экзистенциальным одиночеством бессмертного. Возможно, именно тогда возникнут новые формы секулярного аскетизма — добровольные "цифровые монастыри", где люди будут уходить в симуляции, чтобы пережить тысячи жизней виртуально, не накапливая биологического бремени. Или, например, появятся культы смерти — подпольные сообщества, где умирание станет актом бунта, жестом свободы, последней человеческой добродетелью.
