Мой незнаменитый отец

Сейчас очень многие знаменитые люди пишут о своих знаменитых родителях или, если не пишут, то рассказывают в теле и радиопередачах. Мой отец не прославил себя на всю страну, даже в селе, где он прожил большую часть своей жизни, он не выделялся среди прочих мужиков ничем: ни ростом, ни красотой, ни увлечениями, ни работой. Признаюсь даже, что в юности я стеснялась своего отца. У всех одноклассников отцы молодые, стройные, увлекающиеся то охотой, то рыбалкой, то шахматами с шашками, а мой- почти старик, пенсионер, правда, работающий. И только сейчас, когда мне самой уже скоро на пенсию, а папы уж тридцать четыре года нет на свете, я поняла, насколько умным, тактичным, интеллигентным, обаятельным, внимательным, терпеливым, скромным, добрым, трудолюбивым, общительным, чудесным человеком был мой незнаменитый отец.

Я до сих пор помню тепло его рук. Зимой папа никогда не надевал варежки, но руки у него всегда были горячие. Когда мы с ним шли, он брал меня за руку, и моя ладошка полностью помещалась в его огромной, теплой, гораздо теплее варежки, руке.
В детстве я была очень болезненной, худой и бледной. Часто лежала с мамой в больнице. И вот, в очередной раз вернувшись после лечения, мама поделилась с папой рецептом, который ей посоветовала соседка по больничной палате: надо было меня лечить гоголем-моголем. И мой папа целый год каждое утро готовил мне лекарство из свежего куриного яйца и сахара. Вилкой в глубокой тарелке взбивал белок в густую пену, потом ложкой растирал с сахаром желток добела, затем смешивал, получался ровно стакан этого вкуснейшего лекарства, и я съедала его на завтрак. С тех пор я ни разу не болела пневмонией, и бледность моя исчезла, я стала заниматься спортом. Вышла замуж, родила четверых детей, и здоровье пока не подводит.

Папа мой в молодости был очень даже симпатичным, но маленького роста. Впрочем, это не мешало его популярности у женщин. Я любила в детстве рассматривать фотографию, на которой отец изображен был с двумя барышнями. Стройный, в военной форме с портупеей, с лихо заломленным чубом, он явно был симпатичен девушкам. Они на него смотрели с обожанием. Девушки были городские, с короткими стрижками, кокетливо уложенными, в платьях с матросскими воротниками . У одной в руке был какой-то журнал, свернутый трубочкой – обычный аксессуар городского фотографа тридцатых годов..

Отец мой был чисто городским человеком, хотя почти половину жизни прожил в селе. У него было много умений, но постоянной профессии не было. В последнее время он работал механиком, обслуживал сельскохозяйственные машины на току. Помню, как я любила ходить, вернее, носить обеды ему на работу. Пока папа ел, я зарывалась в ворох пахучего свежего зерна. Пересыпая из ладошки в ладошку золотистую струйку, я загадывала желание на оставшихся зернышках. Затем я ходила по зерну, легкое покалывание стоп было приятным и пробуждало во мне озорство. Я расталкивала ногами почти весь ворох, а папа смотрел на меня с обожанием.. Натешившись, я уходила домой, захватив черную кирзовую сумку с грязной посудой, а отец брал деревянную лопату и долго бросал зерно, поправляя ворох и счастливо улыбаясь.

До работы на току отец лет пятнадцать крутил баранку, а во время уборки работал на комбайне. Помню, мы с мамой долго сидели на улице, ожидая его с работы. На керогазе грелась вода, на столе, накрытый чистым полотенцем, дожидался отца ужин. Он приходил пыльный, одни глаза были чистые и ясные, долго мылся, фыркая и брызгаясь, когда я лила ему на спину воду из литровой кружки. Иногда он просил меня помыть ему голову. Папа наклонялся, чтобы мне было удобно мылить, а затем смывать грязь водой, которую лила сверху мама. «Спасибо, доча,»- всегда говорил он и чистый, довольный, садился за стол. Ел отец с аппетитом и помногу, любил простую пищу: сало, молоко, хлеб. Был механиком, комбайнером, шофером, хлебопеком, кулинаром, садоводом, виноградарем. До сих пор в нашей семье многие блюда готовятся по его рецептам, например: яичница и баклажанная икра.

Но главной его страстью было чтение. Он выписывал немыслимое для сельской местности количество газет и журналов. Водрузив очки на нос, переодевшись в чистое и свежевыбритый, он мог читать с утра до вечера, если было свободное время. Я, подражая ему, тоже стала книголюбом и по сей день не могу обходиться без этой зарядки для своего ума ни одного дня.

Отец научил меня думать и размышлять. «Вот видишь, божья коровка. А почему ее так назвали люди, как ты думаешь?»- задавал он мне непростой вопрос. И я размышляла вслух: «Может быть, потому ее так назвали, что она людям пользу приносит: вредителей деревьев и кустарников уничтожает, трудится постоянно, как настоящая крестьянская корова, которая день и ночь вырабатывает молоко, чтобы людей накормить». И я вспоминала нашу корову Зорьку, которая вечером шла из стада и мычала надрывно, прося освободить ее от ноши.

Папа мой женился на маме, когда у той уже было двое детей-подростков от первого брака. Он стал для них родным отцом, а детей их считал своими родными внуками, и они обожали дедушку.

Он любил радовать своих родных. Первый огурчик, который созревал на грядке, он приносил нам с мамой. Если его угощали конфетой, то приносил её тоже нам. Когда папа получал зарплату, то приходил домой всегда с гостинцами. А однажды пришёл с огромной куклой из папье-маше. Эта кукла продавалась в нашем сельском магазине очень долго, стоила она по тем временам баснословных денег, и когда я , очарованная большеглазой красавицей с льняными волосами, заикнулась маме о желании купить её, мама была в шоке. «Десять рублей… это очень дорого, Таня, забудь о ней, у нас нет таких денег, других проблем хватает»- решительно сказала она. Папа ничего не сказал, но вскоре принёс куклу домой. Я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете, ни у кого из моих подружек такой куклы не было. И первые часы в классе тоже у меня появились, и тоже папа купил их мне, чтобы доставить радость. А чёрные лаковые босоножки, которые он купил мне на последние деньги. Я до сих пор ощущаю на ноге прохладную красоту тех босоножек и вижу счастливый, с прищуром, папин взгляд. Вот, говорят, не надо баловать детей. Может быть, баловать и не надо, надо радовать детей чаще, от этого души их становятся красивыми и дети учатся радовать других. Представляю, как бы изменилась жизнь людей на земле, если бы все могли радовать друг друга просто так, от чистого сердца.

Когда папа навещал своих городских сестёр, то никогда не ездил с пустыми руками. Помню, как он тщательно собирался: резал барана, брал с собой вино собственного изготовления. С вином у нас каждый год происходила одна и та же история. Папа был умелым садоводом, у нас росло несколько сортов винограда, в том числе и винных . Папа сам его обрабатывал, поливал, закрывал, окучивал, ухаживал за ним с ранней весны до поздней осени. Каждый год с виноградом связывались какие-то надежды. «Вот заготовим вина, продадим, купим радиолу, телевизор, пальто, костюм и много чего ещё»- говорил папа. Собирали виноград, готовили деревянные бочки-пятидесятки, приносился откуда-то пресс, давили виноград, потом долго наблюдали за процессом изготовления вина. И вот, наконец, можно пробовать. Вино выходило отличное. Приходили покупатели, в основном знакомые и знакомые знакомых. Брали на пробу литр, тут же усаживались «куштовать», одного литра всегда было мало, папа наливал литр от себя, потом ещё. В конце концов, половина вина уходила на пробы, а продажа второй половины не оправдывала тех ожиданий, которые были возложены на неё. «Ну, ничего, мать, в следующем году надавим в два раза больше вина, тогда всё и купим»- успокаивал маму папа, но приходила осень, и опять всё повторялось. В результате костюм ему купил мой брат с первой своей зарплаты, когда выучился на инженера и уехал работать на Братский алюминиевый завод. Это был самый дорогой подарок для него, он носил костюм до самой смерти и гордился: «Ваня подарил!»

Мой папа никогда ни с кем не ругался, мне кажется, что он и слов плохих не знал, единственное, что он мог сказать в сердцах: «А чёрт его знает…» и - рукой махнуть.
Но у него был один недостаток: он любил спорить. Отец много знал, читал, у него была прекрасная память, поэтому, когда представлялась возможность что-либо опровергнуть или утвердить, он всегда пользовался этой возможностью. Однажды он довёл мою тётку своей «твердолобостью» до того, что она бросилась на него с кулаками. Папе пришлось ретироваться, но впоследствии, поостыв, тётка всё-таки признала его правоту.

Папа мог найти общий язык с кем угодно, но особенно он ладил с детьми. Когда у меня родился сын, а мамы уже не было на свете, папа стал для него нянькой. Я убегала на работу, оставляя десятимесячного ребёнка с ним, и была совершенно спокойна. Он справлялся не хуже бабушки. Сын привык спать у него на руках, пощипывая морщинистую кожу его рук. Удивительно, но эта привычка передалась его дочери, а моей внучке. Когда я двухлетнего сына отдала в ясли, папа проплакал весь день, обидевшись на меня. В результате, на другой день внук остался с дедушкой, а я больше не предпринимала попыток приучить сына к обществу. Общество дедушки было ему дороже. Он вынянчил мне сына и дочку, а когда родился мой третий ребёнок, папа уже был очень слаб, и я вначале опасалась давать ему новорожденного сына на руки. Он очень переживал и обижался. Однажды я ушла в магазин, а его попросила присмотреть за ребёнком, который, насытившись, посапывал на диване. Когда я вернулась, внук был у дедушки на руках и довольно улыбался своим беззубым ротиком, а папа был таким счастливым, с такой любовью смотрел на маленького внука, что, я уверена, все сокровища мира отдал бы он безоговорочно за такой миг.

В детстве и юности мне предоставлялась полная свобода, запретов никаких не было, только предупреждение, а право выбора оставалось за мной. На меня мой отец ни разу не накричал, ни разу не шлёпнул, хотя характер у меня был настырный. Когда я, сельская девчонка, в неполных семнадцать лет приняла решение ехать в Москву и поступать во ВГИК, папа согласно кивнул головой. Мама плакала, отговаривала, а он не сказал ни слова. Он всегда давал мне возможность принять решение самой, и за это я ему бесконечно благодарна.

Папа мой был участником Великой Отечественной войны, ему пришлось пережить все ужасы плена, дождаться освобождения и дойти с товарищами до Европы. Демобилизовался он только в 1947 году. Но он никогда не рассказывал о войне, слишком тяжелы были эти воспоминания, они его мучили, он не хотел возвращаться к тем страшным дням и даже фильмы о войне не смотрел, потому что не мог сдержать слёз. Единственный раз мне довелось услышать его воспоминание о тех тяжёлых днях в его жизни. К нему приехал товарищ, с которым они вместе прошли всю войну и, хорошенько выпив за встречу, товарищ стал вспоминать то, что вместе им пришлось пережить. Так я узнала о страшных испытаниях, выпавших на долю отца в плену, когда от голода жевали солдаты кожаные подмётки. О том, как однажды рядом с папой разорвалась мина, и его товарищ упал как подкошенный, а папу ранило в ногу. «Под счастливой звездой ты, Петро, родился»- сказал гость и, обнявшись, они долго сидели молча, изредка смахивая непрошеные скупые слёзы.

Я внешне очень похожа на своего отца. У меня его глаза, его губы, его нос, его цвет волос. Это внешность, но еще, я надеюсь, у меня половина его сердца, потому что вторая половина мамина. О ней я тоже обязательно расскажу. Осталось добавить, что звали моего папу Ивко Пётр Зиновеевич, 1910 года рождения. Царствие ему небесное. И пусть земля ему будет пухом.