[КТО ТАКОЙ?] Сергей Эйзенштейн. Молодые годы, юношеская травма

28 апреля 1925 года зритель увидел первую ленту Сергей Эйзенштейна “Стачка”. Это был немой агитационный фильм о бастующих, провокаторах и полиции, радикально смонтированный, холодно принятый публикой и в том же году получивший серебряную медаль на всемирной выставке в Париже. 

источник фото

В плену семьи

Когда взрослый мальчик, уже подросток, свои письма к матери подписывает “любящий тебя Котик”, это тревожно. Любой руки психотерапевт скажет, что паинька Сережа Эйзенштейн, сын известного рижского архитектора и светской львицы, взрослеет очень медленно. Позже Сережа напишет, что только революция помогла вырваться ему из плена семьи, из-под тирании отца и круга богатых друзей маменьки. Радикальные перемены в жизни страны сделали его большим художником, хотя и не всегда вызывали его одобрение. Скажем прямо, он был против “товарищей”, но играл по правилам. Сережа был воспитан послушным и умел хранить под маской послушания личные игры и цели.

За два дня до смерти он рассказал Илье Вейсфельду, преподавателю драматургии кино, где хочет снять свой первый цветной фильм, биографию Пушкина. “«Что является темой всех произведений Пушкина? Упростим схему: старик, загораживающий дорогу к счастью. Вспомните Евгения Онегина, Цыган, Бориса Годунова, Капитанскую дочку. В Пиковой даме старуха скрывает секрет. В Скупом рыцаре нет любви. но есть старик, владеющий богатствами, которые он ревниво хранит и никому не отдает... Как могло случиться, что об этом никто никогда не говорил?”.

“Стариком” для юного Эйзенштейна были его, вечно бранящиеся, а потом разведенные родители. Самовлюбленный и падкий до чинов, отец считал, что юноше стоит заниматься практическим делом (например, архитектурой). Мать доказывала сыну его бездарность в области прекрасного тем, что он рисовал ей плохие картинки для ришелье, а значит таланта в нем было ноль.

источник фото 

Время поисков

Первым фильмом, или “фильмой”, как тогда говорили, Эйзенштейна стала небольшая зарисовка для спектакля “Мудрец”: актеры-клоуны позируют перед камерой, строят рожи, кто-то лезет на крышу, якобы прыгает с нее в проезжающий автомобиль. С ног на голову поставленная пьеса “На каждого мудреца довольно простоты” была превращена молодым режиссером в “монтаж аттракционов”, где аттракционом считалось все, что вызывало смех или испуганный вздох, а монтаж предусматривал беспорядочное соединение фрагментов действия. Да, это был авангард. Вернувшийся с войны Эйзенштейшн своими руками разрушал старое искусство, а с ним и все связи с прошлой жизнью.

Он уже отдал долг отцу, отучившись в петроградском Институт гражданских инженеров и навсегда усвоив “инженерный” подход к искусству. И в театре, и в кино Эйзенштейн всегда искал форму и формулу. “Как” рассказать историю для всегда было важнее того, “что” рассказать. Изысканностью форм привлекли его японские иероглифы, изучать которые он начал еще на фронте. На место боевых действий Сергей приезжал с горами книг. В его палатке на одной койке спал он сам, другую занимала литература, которую предстояло прочесть в ожидании противника.

источник фото

Выкинуть звезд

Никому не известного в Москве барчука, сына изменника родины (Эйзенштейн-старший сбежал в Германию), после войны принял под крыло Пролеткульт. Для него он ставил “Мудреца”, для него задумал цикл из восьми фильмов, озаглавленный «К диктатуре». Пятая часть - “Стачка” - была снята первой, обругана за сложность и новаторство, но понравилась правительству. Поэтому нашлись деньги на четвертую часть, описывающую разные события 1905 года, в частности, мятеж на корабле типа броненосец «Князь Потёмкин-Таврический». К моменту съемок денег снова не стало, поэтому снимали и монтировали только сцены на корабле. «Броненосец „Потёмкин“ вышел перед новым (1926) годом, имел бурный успех и даже был назван советскими искусствоведами лучшим фильмом в мире. На самом же деле, на Всемирной выставке в Брюсселе в 1950-х кинорежиссеров опрашивали, и наш “Потемкин” собрал больше ста голосов, вошел в финальную дюжину, где фильмы располагались по алфавиту. А поскольку фильмы в каждой стране называются немного по разному, о первом или последнем в том списке говорить не приходится.

Уже в “Стачке” Эйзенштейном владела мысль отказаться от узнаваемых лиц в кадре. “Что если отказаться от единичной индивидуальности вообще и строить на совершенно другом? Что если сделать ’’все наоборот”: упразднить фабулу, выкинуть ’’звезд”, а в центр драмы выдвинуть массу как основную ’’драматическую персону”, ту самую массу, на фоне которой было принято играть актерским единицам», - писал он. В следующем после “Потемкина” фильме “Октябрь” (в мировом прокате - «Десять дней, которые потрясли мир») он взял на роль Ленина его двойника, непрофессионального актера, рабочего цементного завода из города Лысьва, Василия Никандрова. Тот был человеком простым, указаний съемочной бригады не понимал, при любой возможности сбегал и куролесил, поэтому к людям его выпускали аккурат перед съемкой. Внезапное появление “Ильича” приводило в ажитацию солдат и матросов из массовки, их крики, волнение не нужно было имитировать. Кидали шапки вверх и кричали “ура” они вполне естественно.

источник фото

Запад отвергает

Укрепив свои отношения с коммунистической партией при помощи оды плодородию, фильма о коллективизации “Старое и новое” («Генеральная линия»), Эйзенштейн отправляется в долгий тур по миру в сопровождении съемочной группы. В Берлине он встречается с писателем (а вскоре и нобелевским лауреатом) Пиранделло, великим Эйнштейном, с гениями театра Пискатором и Брехтом, с автором “Метрополиса” Фрицем Лангом. В Париже - с Жаном Кокто и Фернаном Леже, с уже почти ослепшим Джеймсом Джойсом. 

В Штатах Эйзенштейн пытается экранизировать «Американскую трагедию» при содействии ее автора, Теодора Драйзера, но кинокомпания Парамаунт отказывается от сценария. Точнее: она полностью шокирована взглядом русского режиссера на историю юноши, убивающего бедную беременную девушку ради женитьбы на другой, богатой. У Эйзенштейна выходило, что юноша не виноват, виновата обстановка. Продюсеры не понимают авангардизма кульминационной сцены, где внутренний монолог Клайда то ускоряется, то замедляется, то переходит в одни глаголы, в местоимения. Уладить конфликт не помогает даже дружба Эйзенштейна с Чарли Чаплином.

Ну и ладно, есть другая работа. На деньги писателя Эптона Синклера он едет на испанскую плантацию Тетланайяк, под Мехико - снимать фильм «Да здравствует Мексика!», не обратив внимания на то, что по контракту весь материал переходит к заказчику, а сам он не имеет права монтажа. 

Наконец Сталин вызывает домой заигравшегося в свободу режиссера. За прошедшие три года тот должен быть узнать все, что можно, о звуковом кино и достойно представить советский кинематограф в капиталистических странах. Эйзенштейн возвращается в страну, где многое переменилось: осуждается милый его сердцу формализм (интерес художника к форме превратился в ругательство), всем хочется звезд на экране, последовательного повествования, а не рваного революционного монтажа. Бывший любимец фортуны вышел из моды. 

И снова о себе

Сергей Эйзенштейн решил бороться. Начал снимать “Бежин луг” по мотивам истории Павлика Морозова, но классовую борьбу, идею противоборства кулаков и коммунистически настроенной молодежи заменил конфликтом отцов и детей. Все еще думая о своем отце, он сделал фильм настолько личным, болезненно-мистическим, что начальство решило смыть пленки. Несмонтированные куски были уничтожены бомбой во время Великой Отечественной. Режиссер, в наказание отстраненный от преподавательской деятельности, не унимался: написал новый сценарий.

На этот раз под полным контролем. Ему выдали тему - победа Александра Невского над тевтонскими рыцарями. Ему назначили команду из специально отобранных, идеологически верных работников. В главной роли снимается звезда - член Верховного Совета СССР, Николай Черкасов. Эйзенштейн хорошо понимает ситуацию и работает как часы. Ничего личного. Никакого авангарда в монтаже. Крупные планы. Сплошной позитив. Добро побеждает зло. Экзамен был сдан на пять, поэтому картина “Иван Грозный”, парадное полотно с изображением Сталина под личиной великого царя, досталась ему. 

И Эйзенштейн снова взялся за свое. В фигуре Грозного он вывел не вождя, как было запланировано партией, а собственного учителя, Мейерхольда. Сергей любил и ненавидел его в юношеские годы (а может, и всю жизнь). Тот, кого он назначил себе в воображаемые отцы, оказался куда большим тираном, чем его биологический родитель. «Сочетание гениальности творца и коварства личности. Неисчислимые муки тех, кто, как я, бешено его любили», - писал режиссер.

Исполняя госзаказы, играя по-крупному, Эйзенштейн неутомимо рассказывает о драме своего детства. Сотни личных намеков разбросаны по всем его фильмам, равно как и по трилогии “Иван Грозный”, из которой только два фильма встретились со зрителем, третий же так и остался в виде набросков.

Черновик текста, написанного для бортового журнала Aeroflot World