Иван и Марья. лубочно-полемический рассказ

Если кто-то не любит читать лирические вступления, то сразу начинайте с абзаца:

Расселись, и тут Иван-бригадир, ...

Анонсирую рассказ из отредактированной мною книжки моей матушки "Повесть трудной поры девичьего счастья", на днях выходящей в Ridero. Один из героев рассказа я сам, и подтверждаю подлинность истории, в которой был участником.

  Иван да Марья 

Решились мы как-то семьёй, а мальчишкам в ту пору в самый раз лет то было, Серёжке десять, а Лёнюшке семь, пойти походом из Калинино на реку Унжу. Аж 40 километров. Собрались просто, без туристических причендалов. Даже палатку брать напрокат в местном пункте не стали. Зачем, если погода стояла жаркая, сухая.  

Пошли значит, с расчётом обернуться в четыре дня. День шли, а Женя похрамывал ещё с детства, когда грудным ребенком с мамой его угорели в бане, и сил у Нюры только и хватило, что выбраться с малышом из угарной жары, да упасть без чувств в сугроб. Женька тогда ором себя и мать спас. Услыхал его в доме, отстоявшем от бани метров на 100, брат Нюры, Александр Ильич. Вот и охромел мальчишка, не успев ещё научиться ходить. Потому шли медленно, с передыхами, с земляничными перекусами на солнечных полянках.  

Хороша песчаная дорога в солнечный день, лесовозы накатали колеи. Повдоль справа слева противопожарные канавы, в которых почему то больше всего грибы любят жить, и в лес заходить не надо. Пошуршим себе песочком, только по нему то, вязкому, долго не попойдёшь, пойдём дальше по плотной, проросшей редкой травкой, а то и сухим мхом, обочине. Мальчишки то резвятся, то приунылут, и то один, то другой занудят. Сережа, правда реже, старший же, перед братом взрослого блюдёт. Но стоит кому что интересное углазеть, и усталости как не было, мчатся. Один найдёт, похвалится, а второму тоже надо. Найти, брата поразить. Отец покуривает, молчит. Но сквозь очки радостным прищуром ребят поощряет. А мне то и вовсе прекрасно. В кедах идётся легко, разве что песок попадёт, так вытряхнешь и дальше. Поклажи немного, и та на муже. Хоть и хром, а тянет на себе рюкзак с нехитрой снедью, большим куском целлофана, свитерами на каждого, кружками-ложками да котелком, прицепленным снаружи. Гремит котелок в такт шагам. Птичек пугает.  

В первый день свезло, к закату вышли на сенокос от совхоза, где на краю большого луга стоял вагончик, пол которого был устлан сеном. Ох и выспались, как на сеновале. А перед тем мальчишки жгли костёр, искры от которого красиво улетали в звёздное небо и казалось, будто сами они там становятся звёздочками. Мы с Женей сварили грибовницу из собранных по канавам маслят да сыроежек. Ели её в вагончике, оставив комаров обидчиво зудеть за дверью. Ребятам очень понравился такой ужин под лучём подвешенного к потолку фонарика.  

Второй день начался также браво. Идём себе, радуемся открывающимся на пути новостям. То ящерица побежит по песку. Смешно так. То сорока сядет впереди на берёзе, и давай нас хаять. И так, что ни поворот, то открытие. Пообедали бутербродными запасами да варёными яйцами с помидорами. Традиционная еда грибников. За сутки сыр на бутербродах оплавился, а масло пропитало куски белого, пористого деревенского хлеба насквозь. Вкуснотища! И всё с крупной солью. Никакой ресторан с таким пиршеством в сравнение не идёт. Выступили дальше. А на небе тучки вдруг. И чем дальше идём, тем их больше. А настроения всё меньше. Мальчики наши загорюнились. Плетутся позади, отстают. Я подгоняю, дожидаемся. Отец аж разговорился, рассказывает им, как там, на Унже хорошо. И берега то крутые, и сосны нависают. А в омутах щучищи. ВООО! И купаться там не то, что на Волу (речка в Калинино такая), глыбоко да широко. Слушают наши парни, плечи расправляют, даже нас торопить пробуют. Но нет, истомил Женя ногу, уже через боль с потягом переступает. Полдничали долго. Конфетками, да чаем, что с вечера запаслись в термос. 

Хоть и длинен июльский день, да к вечерней зоре не дошли мы к Унже намного. Километров пятнадцать аж. Надо ночевать, а небо хмурится. Пришлось плёнку меж деревьев натягивать скатом, а под него ветвей еловых до темноты ломали. Только собрались было костерить, как хлынул дождь. Сильный. Мы под плёнку. А она провисла от воды и оторвалась с верхнего краю. Окатило нас. Не до ремонта. Отодрали только да накрылись ею. Лежим значит, а хитрый дождь не унимается, выживает нас. Оказалось, что место то выбрали в низинке, неудачно, и нас стало топить! Благо, что дождь тёплый. Пока перенесли лежанку, все насквозь. И уж не до лёжки. Так и сидели под плёнкой на лапнике, спинами друг к другу. Бодрили ребят историями. И вдруг, Лёня как вскочит да кричать: «Змея! Змея!» Мы тоже запрыгали да осматриваться. В темноте то не больно разглядишь, но я усмотрела таки. Ужа. По жёлтым движущимся ушкам. Устроились дальше дождь пересиживать. А я всё в шуме ливневых потоков пытаюсь расслышать шуршание змеиных тел. Уж не уж, а страшно! Мальчишкам же хоть бы хны, восторженно обсуждают происшествие. Под утро мерный шум дождя всех нас усыпил. 

Первым проснулся Евгений. Дождь кончился. Пока вставал, и меня разбудил. Уложили детей досыпать, и давай костёр разводить. А зябко, всё сырое. Как уж муж изловчился растопить огонь, не пойму. Розовое солнце просветило ельник. Дымок застелился по траве, смешиваясь с восходящим туманом. Через полчаса всё вокруг утонуло в мягкой вате. В которой терялся Женя, набиравший в котелок воду с листьев множества лопухов, окаймлявших выбранную нами вечером полянку у дороги.  Треск сырых веток в костре завораживал. Пламя в тумане чудесно! Так хорошо, что детей будить не хочется, побыть бы ещё и ещё вдвоём в этом сказочном мирке. Но надо же их сушить. Кое как добудились. И мятых, недовольных потащили к огню. Только он и не помог. Туман стал подниматься вверх, и сквозь него россыпью враз поляна расцветилась солнечными лучами. Через двадцать минут все уже грелись, поснимав свитеры, под солнцем. 

Собрались рано, больше от желания ходьбой просохнуть. Однако, не прошли и трёх километров, как увидели такой же вагончик сенокосов. Кто бы знал! Не пришлось бы мокнуть.  Только на сей раз в вагончике оказалась бригада, два мужика да пятеро женщин разных возрастов. Мы их разбудили, открыв скрипучую дверь из неструганных горбылей. Бригадир вышел, крепко пожал руку мужа. Оказалось знакомый. Снова развели костёр, и не успели две женщины присоединиться к нам, как Серёжка уволок Лёньку в вагончик. Спать. 

Сенокосная бригада раскачивалась неспешно. У костровища были сооружены лавки и стол. Мы было порываться уйти, да куда там. Без завтрака не пустили. На запах жареного хлеба проснулись и мальчишки. За столом хватило места всем. 

Расселись, и тут Иван-бригадир, глядя пристально на пацанов наших, поведал вчерашнюю мол историю. 

- Вчера то отправил я баб по малину, – те кивать, - Ушли, а часа через два визг на всю округу и меж него рёв! 

- Как это?! – Серёжка с разинутым ртом, полным хлебной загорелой крошки.

 - А так это! Мы с напарником туда со всех ног. А бабы навстречу несутся, и без ведёр! Кое как угомонили. 

- Ой уж, и угомонили! – самая дородная тётка, видать за главную средь баб, аж привстала, - Да вы сами то, развернулись и вперёд нас тикать! 

Девки захохотали. А сами глазками то косят, стыдятся себя, вчерашних.  

- Ну ты ту ты! Это мы вам дорогу загораживали, узко место выискывали! – подхватил шутливый тон Иван. 

Девки чуть со скамеек не попадали. Гогочут. А нам и невдомёк. Сидим растерянно. Рядом со мной второй мужик из бригады. Спокойный, как удав, не шелохнётся, не ухмыльнётся.  

- Остановили их. Кое как. За подолы. – девки снова навзрыд и в слёзы. От смеха одна ажно заикала. 

- Полчаса те ни полслова вымолвить не могли, только мычали. 

- Сам ты мычал. Предыхивали мы. Запыхались же. 

- Как же, передыхивали. Перебздыхивали! – хохот уже перевалил за истерический порог, и девки, те, что скраю лавок сидели, хватаясь за животы запохаживали вприсядку. 

Пришлось ждать, пока насмеются, да расспокоятся. Иван закурил беломорину. Женя следом. Третий мужик словно из бревна рубленный, как сидел, так и не двинулся.  Расселись снова. Разлили чай. Потянуло смородиновым ароматом. Хлебнул Иван. Вздохнул глубоко. Дородная баба хихикнула, да другие на неё «Шик!» 

- Выпытал я причину. Значит. – Иван затянул паузу, отхлёбывая чай и разворачивая ириску. 

- Эй Ванька, не тяни, а то описаюсь, - баба не утерпела, явно сама рассказать хотела, да под взглядом подруг осеклась. Видно бригадир тут был в почёте. Если уж начал, так ему и только ему слово. 

- Ну. Тут хоть тяни, хоть не тяни! А сказать, не значит видеть. Ох и хотел бы я посмотреть на это. – девки хором вспрыснули. – МолЧААТЬ! 

Доволен Иван произведенным на гостей эффектом. Сидит прям женихом на свадьбе. Гордый, что в центре внимания. Мальчишки мои обернулись в слух. Тянутся к Ивану шеями. В предвкушении. 

- Значит залезли наши то в малинник. Щипят.  

- Сам ты щипешь, без толку да без разбору! – баб опять хохотать. Любят бригадира. Не уймётся никак сдобная, подначивает. 

- Тебя не ущипни, ленишься. Щипни, тянешься! – играет Иван игру. Держит интригу. Баба то в самом соку, налилась тут румянами, словно антоновка. Губы в бант. Воот вот драться почнёт. А девки вполвалку.  

- Ну не щиплют так доют! Какая разница. Малину значит. – поднял голос Иван, иначе гогот не пересилить. 

И мы с Женькой там же, смеёмся, не зная о чём. Серёжа недоуменно толкает из себя смешки. Лёня – чуть не плачет. Им то не понять, зачем взрослые смеются. 

- Ох уж эти бабы! Им же хоть по делу хоть без дела, надо языки чесать. Вот и чешут. Пятеро же, разбрелись по малиннику, орут. А малинники то тут, О! – и Иван вытянул руку над головой. Посмотрел туда, на пальцы, и встал ещё для пущего впечатления. Баба то распунцовелась и вовсе. 

- Она то, ну вот эта то, - и рука Ивана шлагбаумом с указательным пальцем опускается прямо к носу пунцовой. Та зубы скалить. И откусила б, если бы Иван руку не отдёрнул. – А Марья?! Что разалелася? Снова потереться захотелася?! 

Марья, так оказывается звали девицу, дородну молодицу, закатила большущие глаза, заискрила васильками: 

- Тебя бы дурака там то потереть! Ой, описаюсь! – полезла из-за лавки, расталкивая соседок. И бежать, уткой, за вагончик. 

Все ржут, не могут. Иван доволен. Ждёт, когда Марья вернётся. Та пришла, втиснулась на своё место. Улыбается с вызовом. 

- Там то не того? Небось пока бежала, просохла!? – ох уж эти деревенские. Юмор у них прост да увесист.

  - Не до того мне было, - отпустило видно Марью, сбавила тон.  

- А и то правда, не до того, - принял Иван мировую, - Марья то щипет, то есть доит, то есть малину рвёт, и слышит, что рядом кто-то тоже, аж сопит от усердия. А ягоды то крупные, да, сами ж знаете, самые сочные то прячутся, подседать надо, чтоб увидеть. А Марья то сами видите, хорошааа! Этакая подсядет так подсядет, дерево подвернётся, так свернёт!  

Девки уж и хохотать не могут, давятся только. Марья бюст приподняла, вроде как бесится, а сама явно довольна. Собой. 

- Вдруг задом то и бодни, как думала соседку. Мягкая. – Иван расплылся в улыбке. Видно, что представляет, как это было. – А та как рыкнет! Марья то и обернись. 

Дети мои аж дрожат. Переживают. Женя вполоборота смотрит то на Ивана, то на Марью. А уж какая я, не видела. Но в тот миг как могла, представить пыталась, ёрзала. У Марьи глаза поволокой затянуло. Видно тоже, переживает. -

 А там медведь! Оборачивается, пасть разинута. Марья шлёп об земь и орать. Что Машка, небось с жизнью прощалась? 

Марья и не слышит. Вся там. 

- Медведь то как зарычит. Всех всполошил. А сам бежать, там от него целый просек остался. 

- А я то трясусь, встать не могу, - спохватилась Марья. – Девки сначала в россыпь, потом ко мне. Что это, мол? Я им, говорить то не могу, показывать руками, и рычать. Дошло, да не сразу. А как дошло, так эти и меня бросили, побежали и в крик. Я, как поняла, что опять одна, уж и не помню как подобралась. Как догнала. -

 Как обогнала! – вставил Иван.  

Но никто уже не смеялся. Думаю, что все представить пытались себя на месте Марьи. И в образовавшейся тишине вдруг гулко выдохнул бревенчатый мужик. Отпустило. Заохали тут бабы, запричитали, затараторили. И вроде бы всё, закончилась история. А мы всё ждём, не хочется чтобы вот так. Посмотрел на мальчишек Иван, на нас с мужем. Притихших. 

- Так это только начало. Вернулись мы значит в вагончик. Нервно всё как-то. Не уймёмся никак. Бабы чуть не воют. Боимся мол. А ружьё то у нас на покосах завсегда. Вот и решились мы с Борисом (тот возьми и улыбнись тут) пойти медведю вслед. 

- Решились оне, как же, - опять Марья, теперь явно реванша жаждет. – Пинками мы их гнали. Пока синяков на нужном месте не набили! 

- Эх, Марья, не стыди мои седины, не пудри гостям мозги, - тут уж мужское самолюбие Ивана взыграло. Бывалый видать охотник был Иван. Прикусила губу Марья. 

- Выходим по просеку из малинника, а на следах куча говен! Дальше идём, снова. Да всё жиже.

 - Медвежья болезнь, - вставил тут мой Евгений. Авторитетно. 

- Вот вот. А этак через километр и самого нашли. Мёртвым! Марья, не стыдно тебе? 

- Не видела, не знаю, может врёшь ты?  

- Так сходи, глянь. Там он ещё. 

И ясно было наперёд, что не пойдёт. 

На таком эмоциональном фоне мы засобирались дальше. Иван запровожал. И Марья ввязалась. Вышли на дорогу. Не выдержал тут Серёжка: 

- А где медведь то? 

- А там. – и надо ж было Ивану указать прямо на дорогу к Унже. 

Иван то кажется и сам не понял, что не то ляпнул. Марья расцеловала ребятишек, и меня. Обнялись мы. Крепкая, горячая. Мужики порукастались. И остались мы на дороге одни. Идём. Серёжа сосредоточен, впереди. Лёня за руку мою держится. И полкилометра не прошли. Вырвался Лёня, и к отцу: 

- Папа, я домой хочу! 

Женя тут же повернул. Серёжа ещё посомневался, пришлось догонять. Проходя мимо вагончика, мы видели, как дружно все махали косами. Только Марья готовила обед. Вроде бы нас не заметили. Дорога обратно оказалась намного короче. 

 Так и не попали мы на Унжу.