О настоящих человеках

"Бриллиантовую руку" Гайдая люди обычно помнят наизусть. Во всяком случае - те, кого не посетил г-н Альцгеймер. Но на одну фразу мало кто обращает внимание. Когда милиционер вручает Семёну Семёнычу Горбункову пистолет, этот Семён Семёныч, недотёпистый персонаж, замечает: "С войны не держал боевого оружия". Юрий Никулин, игравший Горбункова, воевал и тоже понимал в боевом оружии.

А однажды кто-то написал с удивлением: ух ты, оказывается, на фронте был Иннокентий Смоктуновский! Хотя что значит был. Курская дуга - это очень даже был. Про плен я уж не говорю; Смоктуновский, кстати, отчаянно рискнул, - бежал, когда их, пленных русских, гнали в Германию. Но в Германии он всё-таки оказался: дошёл до неё с нашими войсками.

А Зиновию Гердту после ранения сделали одиннадцать операций на ноге... Помните, как потешно хромал Паниковский в "Золотом телёнке", когда убегал с уворованным гусем? Он не мог не хромать, потому что хромал Гердт.

В бытность свою газетным журналистом я брала у Гердта интервью. Совсем давно это было, и совсем я была девчонка. Тогда у нас даже компьютеров не было. И мобильников. Яндекс-карт не было и яндекс-такси. Только голова на плечах.

В назначенный день я отправилась к Гердту на дачу и по дороге попала под беспощадный летний ливень. Приехала - мокрее самой мокрой курицы. Меня немедленно переодели, обсушили, дали горячего супа и водки - во избежание простуды, - после чего я заявила, что хочу спать (от водки меня всегда клонит в сон). Уложили спать на какие-то облакоподобные перины. Поспала я, опять меня покормили, потом я этак задумчиво говорю: "Давайте я всё-таки возьму у вас интервью..." - "Ах, - сказал Гердт кокетливо, - всем вам от меня только одного надо!.." 

Мы сидели в саду на скамейке, окружённые сердитыми после дождя шмелями, и Зиновий Ефимович, которому все эти интервью действительно за жизнь поднадоели, стал читать стихи, Пастернака и Пушкина. Гердт был настоящий романтик, в поэзию был влюблён, как юноша. Он оговорился в одной строчке - "иль мне в лоб шлагбаум влепит престарелый инвалид" - и я машинально поправила: непроворный инвалид. Он пришёл в восторг. Почти зааплодировал. Только неграмотные и ущербные люди огорчаются, когда исправляют их оплошности, а по-настоящему умные и образованные - радуются: им истина дороже самолюбия.

"Какие у тебя щёки смешные, пухлые, настоящая кукла! Дай-ка поцелую", - и от души поцеловал в щёку. 

Интервью-то я, конечно, сделала. И о войне я спрашивала, и о том ранении. "Я сразу понял - ногу я потерял. Но меня это не огорчило: ведь я был живой, ЖИВОЙ! Это было счастье - отдать ногу вместо жизни".

При этих людях воздух был почище (звучит банально, но - факт). Последние ветераны умирают, что называется, при жизни нашего поколения - и уже действительно "всё разрешено". Военная тема разрабатывается и циниками, и конъюнктурщиками, и сумасшедшими уже безо всякой оглядки на кого бы то ни было.

Через несколько дней я визировала у Зиновия Ефимовича интервью (раньше это было нормой: показать текст перед публикацией и внести, если что, изменения), заодно попыталась вернуть одежду, в которую меня облачили Гердты после ливня; попытка была пресечена, потому что "это же твой размер, вот и носи". Брюки (вельветовые, новые) принадлежали внуку Гердта, Орику; парня, кажется, даже не спросили, желает ли он делиться своим гардеробом. Я их потом долго носила. Носила, пока не износила...