Всем привет,
Прежде чем опубликовать этот рассказ, хочу предупредить почтенную публику вот о чем. Он повествует об английской лесбиянской семье, правда безо всяких пикантных подробностей. Просто одну из партнеров зовут Mum (в переводе назовем её Мума), а вторую Mama (Мама). Если кого-то от этого коробит, то дальше можно не читать.
Несмотря на это – история трогательная, и словно выписана легкой китайской кисточкой. Надеюсь я смог это передать в переводе, хоть это было совсем не легко.
В начале текста есть ссылка на английскую легенду о воронах в Лондонском Тауэре — которая одна из самых известных британских суеверий. Вот её краткое содержание.
Во времена короля Карла II (1660–1685 гг.) королевский астроном пожаловался, что вороны, летающие вокруг Тауэра, мешают его телескопу на Белой башне. Королю сообщили (или кто-то придумал) пророчество: «Если вороны когда-нибудь покинут Тауэр, Белая башня рухнет, монархия падёт, а сама Британия погибнет». Вместо того чтобы избавиться от птиц, Карл II отдал приказ: в Тауэре вечно должно содержаться не менее шести воро́нов. Им подрезают крылья, чтобы они не улетели далеко, каждый день кормят сырым мясом, у них есть официальные имена, а заботится о них специальный смотритель — Равенмастер (Ravenmaster).
Сегодня (2025 год) в Тауэре обычно живёт 7–9 воро́нов (6 основных + запасные). К ним относятся как к военнослужащим: на лапах у них висят жетоны с данными, а если один из воро́нов умирает или пропадает — это воспринимается как национальное ЧП, пока не приведут нового.
Для британцев, особенно лондонцев, фраза «вороны покинули Тауэр» — это краткое выражение для «наступил конец света, каким мы его знали».
A Matter of Time by Avery Sparks
Эй. Моя Мума умирает. Хочешь встречаться?
Да, да. Я бы тоже так не начала знакомство. Вот я так и не начала.
К тому же и Мума сказала: не ставь жизнь на паузу только потому, что я болею. Она сказала: «Тэм, вороны памяти летают по всей вселенной, они не гнездятся в башне».
У неё всегда такие выверты. Мама посмотрела на неё и сказала, что надеется: вороны памяти всё-таки заинтересуются воскресным ужином. Мама меня вынашивала и родила, и ни они ни не занимаемся мифологемами. Хотя после шестнадцати лет мумовых ночных призказок, ежедневных аффирмаций и травяных чаёв собственного приготовления я понимаю этот язык, хотя сама на нём не говорю.
Так что я вступила в общество «Молодых защитников природы», как ни в чем ни бывало. С готовыми заметками по учёту бабочек (спасибо мумовому восстановлению «дикости» сада: шесть зорьков, три адмирала, два белянки). Единственное, на что я не рассчитывала на той неделе, это Вайверн.
Никому из тех, кто нравился мне, мной никогда по-настоящему не интересовался. А его видно впечатлило моё гигантское количество бабочек.
Если честно, я в ужасе.
Я: Окей, топ-5 мест для путешествия во времени. Твои?
(Он долго печатает)
(Я четыре раза набираю «глупый вопрос, забудь» и четыре раза стираю)
Вай: У меня вопросы…
Список довольно обширный. Вернется ли он? Изменит ли он что-нибудь в будущем?
Настоящий ли он человек или просто призрак?
Я кидаю его вопросник в ИИ, заставляю составить контракт и отправляю Ваю.
Я: Это твои условия. Надеюсь, ты их примешь.
(Он долго печатает)
(Я пять раз набираю «я не подкалывала тебя» в разных вариантах и пять раз стираю)
Вай: Ладно, мои ответы, наверное, претенционные, но всё равно вот они.
- 1999 — сказать всем, что миллениум-бага не будет.
- 1933, Нью-Йорк — послушать Билли Холидей, пока она ещё не знаменитость.
- Каменноугольный период (стрекозы размером с ворону!).
- Место, где сейчас стоит мой дом, пятьсот лет назад.
- Мой выбор в реальности — сразу появиться в тот день, когда я пришёл в «Молодых защитников природы».
(Ставлю сердечко)
Я: Претенциозность — это слово, которым кто-то хочет заставить тебя стесняться того, что тебе нравится. Я бы никогда его не сказала. И я бы была рядом с тобой в каменноугольном периоде.
Мума суёт голову в дверь, с кружкой в руке. Я вздрагиваю.
— Ой, привет, — говорю. Потом: — Сыррр!
Поднимаю телефон, она тепло улыбается.
— Живу как с папарацци, Тэмсин, — укоряет она. — Хотя… — откашлялась, — это я сама любопытная. Услышала, ты смеёшься?
Она стоит, ждёт.
— Смешной мем, — говорю, делаю вид, что ищу. — Уже пропал.
— Должно быть, особенно пошлый, раз прячешь от меня, — говорит она. — Эгоистка.
Ты же знаешь, что это мои любимые.
— Ты даже не постучала!
Она чуть ухмыляется — не зло, просто таким лицом какое делается, когда придумываешь шутку, которую ребёнку говорить не стоит. Её фильтр — это не приличия, это Мама. Наверное, что-то про смерть. Она всё пытается шутить на эту тему.
Наконец выдаёт что-то приличное:
— Забываю про границы. Твой смех заколдовал меня, я и пошла на него. Едва ли моя вина. Но оставлю тебя в покое.
Уходит, улыбается, закрывает дверь.
Эти две временные линии — Мума и Вай — не помещаются в одной голове. Они проходят параллельно, но мысль о том, что они пересекутся, это словно увидеть, как два поезда на полной скорости накреняются друг к другу. В научной фантастике, когда линии времени сталкиваются, миры взрываются.
Я потратила 300 фунтов на камеры. Все мои сбережения. Не спросила, прежде чем расставить. Мума заходит в комнату (на этот раз стучит).
— Почему мой первый этаж превратился в страну звёзд?
Смотрит на меня в упор.
— На меня моргают отовсюду, Тэмсин. Объясни это безумие.
— Я просто подумала, — начинаю я, — что на старых семейных видео, где ты в детстве, они долгие-долгие, правда? Как цельный портрет. А у меня от тебя только кусочки.
— Да, старые видео ужасны, — говорит Мума. — Представляют мою жизнь скучной и серой. А она была роскошно прекрасной. Ну, кроме очевидного.
— Может, мне просто захотелось немного серости, — говорю я.
Одна камера стоит на холодильнике, смотрит на кухонном столе. Мума зовёт её «всевидящее око Панасоника». Мама говорит, что можно было хотя бы выбрать бренд под цвет кухни.
Ужин — разогретый дважды чечевичный дал. Мума настаивает, что так вкус раскрывается лучше, а мама говорит, что это просто бактерии лезут ей в мозг. Мума сегодня ведёт себя приличнее обычного, а мама то и дело проверяет отражение в тёмном стекле духовки.
Мама спрашивает:
— Как симптомы сегодня?
Опасный вопрос за столом. Мума могла бы рассказать больше, чем нужно. Но сегодня машет рукой:
— Нормально, нормально, ничего такого.
Вай спрашивает мой топ-5 путешествий во времени.
Я:
- Каменноугольный период — потусить с тобой и стрекозами.
- Эпоха саг — послушать истории и посмотреть на воронов. Мума от этого без ума.
- Птичий хор в древней дикой Британии.
- Увидеть муму и маму детьми. Знаю, ты скажешь, что это жульничество, но назовём 2а и 2б.
- За день до плохих новостей.
Вай: Плохих новостей? Ты в порядке? Мне показалось, сегодня что-то не так.
Я: Плохие новости это точно. В парке не было мороженого с сотами, помнишь?
(Он печатает, останавливается. Печатает, останавливается. Сообщение не приходит.)
Слышу шаги мумы в коридоре, и вот она уже стоит в дверях, прислонившись к косяку. Смотрит на мигающий огонёк на тумбочке.
— Не смей моргать на меня, пока я разговариваю с дочерью, — притворно ругается.
Протягивает мне телефон.
— Нашла вот это.
На экране я — в матросском костюмчике, самый юный моряк мира, позади Мума на одеяле в саду. Вокруг разбросаны игрушки: кит, краб, пищащий осьминог, который у меня до сих пор есть.
— Пять. Целых. Минут, — сияет она. — Все отсальные жалкие нарезки даже рядом не стоят. Сейчас перешлю.
На видео мама снимает, как Мума играет со мной в «корабль». Одеяло — это судно: мы видели китов, острова, пережили шторм, а в конце Мума стала пиратом, сгребла меня с «корабля» и подняла в воздух. Видео загружено со старой камеры — трясётся и дергается, больше похоже на езду по кочкам, чем на открытое море. И когда Мума подняла меня, камера задержалась на ней чуть дольше, чем я ожидала. Задержалась на одну лишнюю секунду.
Я забила два жёстких диска. Говорю муме, это «для потомков». Она ответила, что потомки не должны видеть, как она забывает взять полотенце в душ.
— Задница для потомков, — говорю я. Она криво улыбается и больше не спрашивает — я у неё учусь.
В последнее время она стала тише. Теперь, улыбаясь на фото, иногда не показывает зубы; а просто растягивает губы.
Мама говорит:
— Почему бы тебе не посидеть с ней? Проведи время сейчас, а не потом? — кивает на камеры.
Ищу её — она в постели. Стою в дверях, не понимаю: она просто лежит неподвижно или уже застыла. Когда всё слишком неподвижно и слишком долго, у меня появляется это чувство: такой басовая, гулкая вибрация. Это как обратная сторона силы — рукотворная антигравитация тишины и неподвижности.
Две линии времени продолжают двигаться. Вай продолжает писать. Меня выталкивает из этого ужаса голосовое сообщение — я уношу его в свою комнату.
Сообщение в его обычной манере:
— Это твой ежедневный Гик-подкаст. Вай опять отлынивает от курсовых. Сегодня он снова занимается бабочками.
Я улыбаюсь.
— Посмотрела видео, которое бы тебе понравилось: учёный рассказывал про миграцию бабочек-монархов. Те, что рождаются в конце лета, называются «суперпоколение», и вместо двух недель жизни, как им полагается, они живут до девяти месяцев, чтобы долететь из Канады в Мексику. Обясняется всё длиной дня, похолоданием, нехваткой молочая и нектара — правильный момент мимолётный и необратимый.
Пауза.
— Я стараюсь не звучать давяще. Просто…
Он смеётся.
— У меня ощущение, что если я бабочка, то молочай уже заканчивается…
Его разбирает хихиканье. Заразительно.
— Думал, бабочки будут милые, а вышло немного странно. Как когда разглядываешь одну совсем близко. Я просто хочу сказать: ты мне нравишься, Тэм. Мне кажется, ты столько мне рассказала, а осень всё ближе, и… я запутался, подходящее ли сейчас время для тебя.
— Так что… это конец Гик- подкаста! Надеюсь, факты вам понравились!
Если бы у меня были крылья, они бы сейчас дёргались, пробуя полёт. Я прижала ладони к голове — гул двух временных линий внутри, между мной и концом света всего несколько слов.
Камеры не работают. Перезагружаю программу — ничего. Коридор кажется пустым. Поднимаю глаза в угол — никто не моргает в ответ.
Проверяю провод. Норма. Батарейка. Норма.
Маленький переключатель сзади выключен.
Случайно так не сделаешь.
Мума на кухне, голова в ладонях, локти на столе, будто она себя держит. Проверяю камеры. Выключена, выключена, выключена...
— Ты их выключила? — спрашиваю.
Она медленно поднимает голову, глаза розовые.
— Да, Тэм, я.
— Но если я не запишу, я… забуду, — говорю я, и это всё, что могу сказать.
— Я знаю, как ты чувствуешь, — говорит она. — Но я больше не выдерживала. Это не твоя вина, солнышко. Я хочу, чтобы у тебя было то, что тебе нужно, но… есть способы получше.
— Я собиралась всё перебросить на выходных, — чувствую что говорю громче. — Надо было сказать…
Она берёт мою руку.
— Прости. Надо было. Я собиралась. Но тебе не нужны все секунды подряд.
Хочу кричать. Правда хочу.
— Уверена, ингредиенты для чего-то получше у меня где-то тут, — стучит себя по виску.
Если пошевелюсь, закричу или разрыдаюсь. Поэтому стою неподвижно, как зайчонок перед лисой, сердце колотится, пока она обнимает меня, говорит, что любит, и велит идти спать.
Выключает свет, уходя. Кухня резко тонет во тьме, глазок камеры всё ещё мёртв.
Вай рассказывает про подкаст: как идеи появляются в разных местах одновременно, даже если люди никогда не встречались. Исчисление, телескопы, эволюция, Деннис-хулиган. Говорит, может, мысль работает как экосистема.
Я: То-есть не гениальность, а быть в правильном месте в правильное время?
Вай: И гениальность, и в правильном месте в правильное время.
Я: Когда будет голосовка Вая про неправильное время, неправильное место?
Вай: Типа пуль, которые изобрели до ружей. Реальный факт.
Я: Типа того.
Я: И типа того, что моя Мума умирает.
(Печатает, пауза. Печатает, пауза.)
Он звонит.
— Тэм… ты серьёзно?
— Да.
— Ты только что узнала?
— Нет.
— Я не понял. Как я мог не знать?
Я фыркаю.
— Извини. Просто… конечно ты не знал. Я очень старалась, чтобы ты не знал.
— Мне так жаль, — говорит он. Я знала, что он это скажет. Ничего дурного в этом нет, но и ничего хорошего тоже.
Вот тут линии времени сталкиваются.
Я слышала, как Мума иногда говорила об этом с людьми. За неимением своего я украла у неё.
— Я знаю, тебе, наверное, неловко, и ты не знаешь что сказать, — говорю я. — Честно, в этот момент ничего правильного сказать нельзя, так что говори что угодно.
Пауза. Потом, обиженно:
— Не могу поверить, что ты чуть не лишила меня возможности познакомиться с твоей мумой. Которая, судя по обрывкам, магическое существо.
Исповедь и притворная обида — и наши две линии времени наконец-то оказываются под одним небом, и мир не развалился.
Я продолжаю говорить. Рассказываю про камеры. Про мигающие огоньки в каждом углу, как я думала, что так смогу удержать память о ней. Как она их выключила, даже не предупредив.
Когда заканчиваю, он спрашивает:
— И она потом предложила тебе что-то получше?
Нет.
— Знаешь… — он делает вид, что только что придумал, но с театральностью ведущего детского шоу, — мне кажется, память вообще не так работает.
— А как?
Он медлит.
— Я смотрел один TED Talk. Память — это не камера, это скорее история, которую ты каждый раз пересказываешь заново, когда вспоминаешь.
— Спасибо, профессор, — говорю я. — Звучит ещё хуже. Как будто мы вообще никогда по-настоящему никого не помним.
— Может… эээ… просто проигнорируй ссылку, которую я тебе кинул, — говорит он.
— Мне нравится, что ты её кинул, — говорю я. — Даже если я её не посмотрю.
— Может, я приеду к вам, — говорит он, — посмотрим то видео про монархов. И я завалю твою муму своими фактами.
Гости разошлись, но дом всё ещё пахнет цветами и благовониями — папоротники, ромашка, мискантус, вазы на каждой поверхности. Мама вымотана до предела — Вай
предложил убраться, и она ушла спать.
Вай сидит по-турецки на ковре в гостиной. Я лежу, положив голову ему на колени, он водит круги по моим волосам.
— Есть кое-что, чего я тебе не рассказала, — говорю я. — В итоге она всё-таки придумала кое-что получше.
— Да?
— Пару недель назад. Зашла ко мне в комнату. Сказала: «Я придумала кое-что получше».
Я делаю глубокий вдох, стараюсь не возвращаться в тот момент. Хочу просто досказать.
— Отложила мой телефон. Села на край кровати, велела лечь и закрыть глаза. Сказала:
«Мы отправляемся в страну звёзд». А потом шепотом: «Это метафора». Я засмеялась, открыла глаза, а она: «Ладно, теперь серьёзно».
Я чувствовала, как её голос проходит сквозь меня — тёплый, обезболивающий. Она сказала:
«Когда потеряешься — посмотри вверх и вспомни это. Это чёрный мерцающий холст. Мы все создаём смысл, ищем направление по этим мигающим огонькам памяти».
«Пойдём со мной сквозь туманность. Видишь? Звуки, картинки, слова в голове — они будут вспыхивать и гаснуть, то огромные, то совсем никакие.
Каждый огонёк, который ты держишь, настоящий — даже те, что ускользают, когда ты за ними тянешься. Полузабытые. Те, что ты потом придумала. Те, где ты просто знаешь, что бы я сказала, хотя меня рядом нет».
Я видела их, пока она говорила — вспышки света, каждая — её версия, проносящаяся сквозь время.
«Это всё я», сказала она. «Такие же настоящие, как я на микрочипе, все до единой.
Та версия, которая тебе нужна, всегда будет рядом», сказала она. «А та, которую ты не можешь вспомнить — она тоже здесь, и для неё нормально, что ты её не помнишь».
И я полностью была в том небе — в её словах, в её голосе. Я поняла. То, кем я для неё, кем она для меня, может быть реальнее всего, что я могла бы поставить перед камерой.
«Ты сейчас невесомая», сказала она, и я была. Удерживаемая, в безопасности, в распахнутом пространстве и времени космоса.
«Кем я для тебя сейчас являюсь», сказала она, «для меня важнее, чем то, кем я являюсь для себя самой».
Я замолчала. Мы молчали. Он осторожно вытер мои слёзы рукавом своего джемпера.
— Она тебе не рассказывала историю, — сказал он. — Она вошла внутрь самого рассказа.
Мы все вместе поднялись на тот холм — где она гуляла, пела, думала — развеять её прах. Мама выбрала идеальное время: золотой час, когда первые звёзды только начинают мигать в вечернем небе, а бабочки висят вверх ногами под листьями.
Мои два цента...
Это, пожалуй, первая история из победителей этого года, которая мне понравилась — безо всяких «но», без закатывания глаз и без оговорок.
Начну с иронично-язвительного стиля, который заставлял меня улыбаться, хотя общий тон нарратива грустный, потому что грустна и сама ситуация. Смерть близкого человека остаётся смертью, как бы ни смягчали её тепличные условия, в которых живет героиня. Ей не приходится выживать. Она не испытывает ни голода, ни бездомности, ни войны, ни тюрьмы.
Но человеческий эмоциональный спектр всегда калибруется под ту реальность, которая ему дана. В этом рассказе эмоциональный спектр идеально настроен под мимолётную жизнь бабочки.
Изысканная, почти смешная хрупкоть этого повествования напомнило мне о романе Пруста «В поисках утраченного времени». Только вместо мадленок, обмакиваемых в липовый чай, здесь гусеницы бабочек-монархов, которым не хватает молочая, и мальчик, который измеряет своё разбитое сердце взмахами крыльев.
Here is the link to that story if someone wants to read the original.
