Свобода выбора. Рассказ

На перекрытой Пенсильвания-авеню воздух дрожит от напряжения. Две демонстрации столкнулись через полицейский кордон и металлические заграждения.

По одну сторону — «За выбор». Толпа, в основном женщины, машут яркими плакатами «My Body, My Choice», «Bans Off Our Bodies», «Keep Your Laws Off My Body». Они не пытаются переубедить другую сторону: «We don’t speak stupid!», только перекричать. Они скандируют хором, повторяя до хрипоты простые мантры:
«Women’s, Women’s, Women’s rights! Women’s, Women’s, Women’s rights!» «Pro-choice! Pro-choice! Pro-choice! Pro-choice!»

Лидер с мегафоном кричит: — If you feel like fucking screaming — fucking scream! Aaaaaaaaah! I’ve been wanting this for the past hour!
Толпа вторит: — Aaaaaaaaah! That was sooo good!

Эмоциональная разрядка и единство. Снова и снова орут: «Abortion is healthcare! Abortion is a right! Abortion saves lives! We will not go back! We will not go back! We will not go back!»

По другую сторону — «За жизнь». Здесь спокойнее, но не менее упрямо: молитвы, гимны, чанты вроде: «Pro-choice is a lie — babies never choose to die! Choose life! Choose life!»

Из толпы бросают кулаки в противоположную сторону и выкрикивают: — Baby killers! — You love baby killers!

В ответ летит: — Fuck you!

Кто-то с мегафоном: — Yell over there! Don’t yell over here!

Общий гул нарастает: обе стороны кричат, на перекрик. Шум сливается в рёв — обвинения, скандирования, просто крики разрядки. Никто не слушает оппонентов, все говорят для своих. Никто не пытается переубедить — только переорать, заглушить, показать силу.

В первом ряду «За выбор» — активистка Элизабет Трашез. Она в гуще скандирующих, с плакатом «Trust Women!» в руках, голос срывается от крика.

Напротив, в первом ряду «За жизнь» — Ричард Шарп, волонтёр кризисного центра. Его плакат «Every Life Matters». Он стоит спокойно, но глаза горят тихим возмущением.

Они замечают друг друга сквозь заграждения и полицейских. Понимая, что в окружающем реве услышать отдельного человека невозможно, они просто смотрят друг другу в глаза — злобно и упорно.

Оттеснённые после обмена взглядами дружественной толпой, Элизабет и Ричард, тем не менее, запомнили друг друга достаточно хорошо, чтобы, встретившись через два года в приёмной H&R Block, почувствовать взаимную неприязнь и внутреннюю готовность защищать честь мундира до победного конца.

Однако случай, сведший их в этом бухгалтерском офисе по подготовке налоговых деклараций, скорее доказывает сходство их ситуаций и последующих решений, чем противоположность гражданских позиций.

Оказалось, что партия президента протащила через конгресс новый закон «О балансе социальных позиций». Как следствие, в налоговой декларации 1040 появилась новая графа 14-B:

Элизабет презрительно окидывает Ричарда взглядом и завязывает разговор с женщиной, сидящей рядом: — Я так рада, что теперь все эти церковники заткнутся!

Она говорит намеренно громко, чтобы Ричард и все остальные возможные оппоненты могли её услышать. — Всегда знала, что их гражданская позиция — это фейк.

Женщина, к которой она обращалась, вздохнула. — Я-то в принципе «Pro-Choice», но то, что они хотят... — она качает головой и приподнимает брови. — Кто может себе такое позволить? Под «ними» она имела в виду государство.

Обе замолчали.

Тут в разговор вмешивается Ричард. — От фейка и слышу, — он явно обращается к
Элизабет, — сама небось среднюю графу пришла выбрать.

— I don’t speak stupid, — Элизабет отворачивает голову и презрительно ведёт плечом.

— Вот так-то. Когда доходит до дела — грош цена вашим всем убеждениям. Baby killers!

— Чего вы привязались? — мужчина лет шестидесяти, в мятом костюме, с дорогим, но поношенным портфелем, откидывается на спинку стула.

Ричард оборачивается и хочет ему ответить.

— Она же своих детей убивает — не моих и не ваших. Нашим детям только легче будет пробиться. Меньше конкуренции за места в хороших школах, за стипендии, за работу.

Ричард хмурится. — Вы серьёзно?

— Абсолютно. Если по-честному, то людей у нас убивает не только аборты. Войны, экология, нищета, наркотики, полуфабрикаты, сахар, соевые бобы, машины на дорогах… Аборт — просто самый ранний способ. А вы тут за «жизнь» и за «выбор» дерётесь, как будто от этого что-то изменится.

Он усмехается шире. — Я даже думаю: хорошо, что этот сбор ввели. Люди наконец-то начали считать, во что убеждения обходится. И оказалось — дорого. Это вам не только :"Talk the talk" — это "Walking the walk."

Элизабет чувствует, как внутри что-то холодеет. Она смотрит на Ричарда.
Тот тихо говорит: — Вы… циник.

Мужчина поднимает брови, будто услышал комплимент. — Реалист. Мир, знаете ли, принадлежит реалистам; тем, кто считает.

Его вызывают, и он уходит, махая портфелем.

Ричард смотрит на Элизабет. Замечает её уставший вид и тёмные круги под глазами.

Откашливается, голос становится тихим. — Убеждения тут ни при чём. У меня пенсия военная — смех один. В кризисном центре волонтёрствую за спасибо. Внуков двое, сын в разводе, алименты платит. Если столько денег отдать — на лекарства не хватит.

В зале повисает тишина. Даже женщина рядом перестаёт листать журнал.

Элизабет поворачивается к нему медленно, будто впервые за два года действительно его видит. — Именно, при чём? Я барменом работаю. Дочку на одну зарплату тяну! И так еле-еле.

Ричард вздыхает.

Где-то в углу зала вызывают очередной номер.

— Знаешь, — Ричард поворачивается к Элизабет, — вот если бы ты хоть раз в наш центр пришла, поговорила бы с девчонками, которые в панике… Может, поняла бы.
Элизабет вздыхает. — А ты бы хоть раз в баре у меня посидел, послушал, что мне клиентки по ночам рассказывают… Может, тоже бы понял.

Они замолкают.

Ричард прислушивается к звуку полицейской сирены. — Не видать нам с вами этих жетонов.

— Да уж, — отвечает Элизабет, и в её голосе впервые за всё время не звучит враждебность. — Теперь демонстрации — это не право, а привилегия.