я помню немного, так и видел её всего пару раз, да и давно это было. Но что было, то помню. Она была какой-то дальней родственницей по линии отца, и жила в селе Пудино Парабельского района Томской области. Это точно.
Сестра была в каком-то детском лагере, а родители решили съездить к бабе Марусе и, конечно, взяли меня с собой.
Когда народ вышел из здания аэропорта, все направились к большому красивому самолёту, и лишь несколько человек, в том числе и я с родителями – к маленькому, тёмно-зелёному, да ещё и с четырьмя крыльями, справа и слева от фюзеляжа по два, и расположенными параллельно. Спереди у самолёта был большой пропеллер, а на хвосте что-то хлопало.
– Папа, а что это за странный самолёт такой?
– Их называют кукурузниками, другие туда не летают. Это малая авиация.
Я подумал, что хоть самолёт и небольшой, но и не малый. Малый – это ведь игрушечный.
Внутри самолёта практически всё было железным, всё скрежетало, тряслось и сильно гудело, вдобавок ещё было холодно. Пассажиров было человек десять. Когда взлетели, в окошко я увидел колёса самолёта и очень удивился: – Мама, а почему самолёт колёса не спрятал? Мама объяснила, что такие самолёты шасси не прячут.
Шасси… Это было для меня новым словом.
Чтобы я не замёрз, мама меня во что-то укутала, обняла и сказала, чтобы я закрыл глаза. Я закрыл, но разве можно уснуть при таком шуме? А вскоре меня затошнило. Хорошо, что были какие-то специальные пакеты для этого дела…
Полёт был, в принципе, недолгим, и вскоре мы приземлились на какой-то поляне в лесу. Таких аэродромов я ещё не видел. Папа сказал, что это полевой аэродром. Тем не менее, подъехал автобус, но оказалось, что он едет в непонятный центр, а за нами приехал грузовик, и мы ещё долго тряслись на нём по просёлочным дорогам: я с мамой – в кабине, а папа – в кузове.
– Ну, давай знакомиться, тебя ведь Борей зовут?
– Да.
– А меня бабой Марусей.
– А какое у Вас отчество?
– А зачем тебе отчество? Алексеевна я. Зови меня просто баба Маруся, меня так все дети зовут, хоть у нас их тут и немного. А взрослые – просто говорят Маруся. И, пожалуйста, обращайся ко мне на ты, как к маме своей. Хорошо?
– Хорошо.
Сама баба Маруся была очень добродушной и полной женщиной, и как позже выяснилось, достаточно больной, но держалась крепко, и хозяйство вела исправно.
У неё всё было деревянное – и дом, и баня, и разные сарайки. Ещё был большой огород, в котором стоял туалет, тоже деревянный. По двору ходили куры, бегали собачка с кошкой, а в сарае визжали поросята. Вечером заявилась корова.
– У тебя что, только одна корова?
– А зачем мне две? Машка у меня щедрая, молока много даёт, хватает и на творог, и на сметану, и на масло.
– И ты сама всё делаешь, а как?
– Я почти всё сама делаю. А как – это я маме расскажу, тебе-то это не нужно.
– А почему её Машка зовут? Это ты так назвала её?
– Ну да. Мы почти тёзки с ней. Она – Машка, я – Маруся. Так и живём.
– А лошади почему нет у тебя?
– Так лошадь мне тоже не нужна. Лошадь должна работать, а у меня нет такой работы. У меня и петуха нет. Но соседский частенько заходит, делает свои дела, я его не прогоняю, конечно.
То, что петухи топчут кур, я знал, поэтому вопросов задавать не стал.
Дом бабы Маруси, который она называла хатой, стоял на краю села, почти у самой тайги, до которой было метров триста. Родители строго-настрого запретили мне ходить туда, сказав, что тайга – это не для городских, тем более маленьких. Ну, таких, как я. Это совсем никакой не парк, и даже не обычный лес.
Село было небольшим, и вроде как вымирающим, потому что молодёжь разъезжалась по городам – не в Москву, конечно, у нас тут, по Сибири, а пожилые старились и умирали. Тем не менее, село существует и поныне.
Председатель был один на два села – на это и на соседнее, которое располагалось в нескольких километрах. На эти два села было и две машины: грузовая, на которой мы приехали, и уазик, на котором ездил председатель. Магазина своего не было. Раз в неделю из центра приезжала продовольственная лавка. В основном – мука, сахар, соль, крупы, консервы, табак, керосин, спички. Можно было делать заказы, но все жили своими хозяйствами, поэтому особо ни в чём и не нуждались.
– Баба Маруся, а ты не работаешь?
– Как не работаю? С утра до вечера, без выходных, каждый день.
– Нет, а в колхозе ты работаешь?
– Иногда просят помочь урожай собрать, я и помогаю.
Колхоз выделял ей немного денег, и ещё немного приходило на почту от военкомата как пенсия за погибшего мужа. Конечно, это всё были копейки, поэтому без своего хозяйства никак нельзя было обойтись.
– Ну, банька с дорожки будет ближе к вечеру, а пока нужно обед готовить.
И баба Маруся ловко поймала курицу.
– Иван, ты немного дров наколи, да печь растопи. Умеешь?
Папа был деревенским, всё умел.
– А ты, Галя, сходи-ка с Боренькой в огород, порви там чего на салат, к столу.
Мы с мамой пошли в огород, и почти сразу я обернулся. Баба Маруся ловко, с одного раза, большим ножом отсекла у курицы голову, и перевернула её, чтобы кровь стекала на землю. Курица ещё трепыхалась.
Всё, что порвали на огороде, мы с мамой помыли, порезали, и сели в комнате смотреть фотоальбом, в котором почти все фотографии были старыми. А на печи уже варилась общипанная и выпотрошенная курица. Баба Маруся всё делала очень быстро.
Последней на стол была поставлена бутылка с немного белесой жидкостью.
– Самогон я тоже сама делаю. Иногда и сама выпью, но вообще – для расчёта с мужиками. То крышу прохудившуюся починить надо, то сарайку подправить, то сена для Машки заготовить… У самой-то на всё рук-ног не хватает… А чем с мужиками рассчитываться? Вот, бутылочка, закусочка, и все довольны.
Суп из деревенской курицы с домашней лапшой был очень вкусным, и у салата, казалось бы, обычного, был совершенно другой вкус. Ещё бы, всё только что с грядки, сметанка своя, настоящая, и подсолнечное масло тоже своё.
Папа поинтересовался, не беспокоит ли такое близкое расположение тайги, волки там, к примеру.
– Да нет, не было волков. Вообще, в каждой хате ружья есть, а где-то и два. Все с разрешениями, мы же промысловики. А волки боятся ружей, знают, что это такое, серые. И вообще, если ты тайгу не трогаешь, и она тебя не тронет.
Я поинтересовался, как это – тайгу не трогать? И баба Маруся вот что рассказала:
"Свадьба-то у нас была аккурат перед самой войной. А как война началась, мужиков-то всех на фронт и забрали. Вот и не успели мы с Володенькой детишек завести. А вскоре и похоронка пришла. Машина с продуктами перестала к нам ездить. Экономили на пище да на спичках, как могли, дрова-то были, тайга ведь рядом, а вот спички… Дошли до того, что ходили к соседям, поджигали от их печи лучинку, и бежали к себе, свою печь распалить…
Куры да поросята ещё оставались, но боялись резать всех, сколько война продлится, никто не знал, а наши всё отступали, мы по радио слушали. Вот и решили мы с девчатами на медведя пойти. В селе как узнали, сразу стали отговаривать. Так зимой, без мяса, на одном огородном, да и то в малых количествах, не очень-то… За зайцами-то по снегу не побегаешь, а медведь – он в берлоге лежит, его раззадорил, и убил. Пока ещё не отощал от спячки.
В общем, вчетвером и пошли, у каждой – по двустволке. Берлогу искали не долго, места знали. Медведя палкой расшевеливала одна из нас. Он долго не выходил, а когда выскочил – сразу на задние лапы, и передней – от затылка до подбородка всю кожу-то у Нюрки и снял. Она страшно и громко закричала, и тут же сознание потеряла. В медведя мы всадили восемь патронов, из четырёх двустволок, он и рухнул на свою жертву. Про шкуру медвежью никто не думал, да и залатать её можно…
Быстренько смастерили повозку из веток еловых, загрузили на неё медведя, сверху положили несчастную, впряглись втроём, да и потащили. По дороге она и умерла, не довезли. Так, а что местная фельдшерица могла бы сделать, если бы и довезли? А муж-то её вернулся с войны. Хоть и без руки, но живой…
Мясо было для всех. Пусть и понемногу, но – мясо.
"Ну, вот, что такое трогать тайгу.
Давай, Иван, разливай, скоро чай пить будем, с пирожками. Тоже вчера пекла, вместе с хлебушком. Всегда так делаю, пока печь горячая. Раз в неделю выпечкой занимаюсь, это летом, а зимой – и пару раз".
На столе появилась вкусненькая домашняя колбаска, сало, что-то ещё. И чай был очень вкусный. Оказалось, что он настоян на сухих веточках – молодых побегах вишни, яблони, чего-то ещё. Баба Маруся сказала, что заварку она использует редко, веточки и листики – так это и вкуснее, и полезнее. А пирожки были разными. Больше всех мне понравились с ревнем, такие я пробовал в первый раз. А баба Маруся мне сказала: – Ты маслицем понемногу намазывай, и откусывай, так вкуснее будет. А завтра будем пасту делать из кедровых орешков.
– Это как?
– Вот, завтра и посмотришь, и помогать будешь.
Родители пошли в баню, а у меня после такого обеда-ужина уже глаза стали слипаться, меня и уложили в постель.
На завтрак была большая сковорода с поджаренными домашними яичками, колбасой и зеленью, деревенская сметанка и опять вкусный чай с остатками пирожков и своим маслом.
После завтрака папа покурил, женщины вымыли посуду, и мы все приступили к изготовлению пасты из кедровых орешков.
Посередине двора на четырёх табуретах была установлена деревянная доска с небольшими бортиками, размером со средний обеденный стол.
– Иван, в левой сарайке два рюкзака с шишками, неси их сюда. Сама на днях шишковала.
– А шишковать, это как?
– Шишковать? Вон, возле курятника длинная толстая палка стоит, видишь? Этой палкой ты и стучишь по стволу и по веткам нижним. По стволу-то много не настучишь, руки отвалятся, да и палкой стучать – людей смешить, а веток не так и много, чтобы палкой достать. Зато кедров много. Мужики-то здоровенными деревянными молотками стучат, но мне это не с руки, только палкой. Ты стучишь, а шишки прямо вниз и сыпятся.
– Так, а если шишки по голове?
– Бывает, что и по телу, и по рукам, и по голове. Для головы шапка существует. Только её не надо сильно на голову напяливать, чтобы пространство оставалось, и удар смягчается. Да и шишка – не кирпич ведь.
Орешки из шишек вытаскивались вручную и бросались на эту доску. А потом длинными деревянными палками с продольными углублениями, типа как тёрками, нужно было катать эти орешки, чтобы зёрна освободить от крепких шкурок. После – все эти шкурки нужно было выбросить с доски, а орешки пропускались через мясорубку.
Мясорубку я крутил сам, двумя руками, а орешки в неё подбрасывала мама. Только надолго меня не хватило, и мясорубку стал крутить папа. Получившуюся массу баба Маруся деревянной ложкой складывала в банки, периодически по чуть-чуть капая туда подсолнечное масло, добавляя щепотку соли, и перемешивала. Когда банка наполнялась, она просто закрывалась крышкой.
Мама усомнилась в стерильности такого производства и возможности хранения продукта, но баба Маруся объяснила, что баночки промыты чистой колодезной водой и высушены на солнце, этого достаточно.
– Я, Галина, и огурцы с помидорами тоже так солю. Банки мою колодезной водой, сушу на солнце. Бросаю туда соль, чеснок, укроп, лаврушку, вымытые огурцы-помидоры, слегка проткнутые вилкой, и заливаю колодезной водой. Закрываю крышкой и встряхиваю несколько раз, чтобы соль растворилась. Всё, готово.
– Это как же, без пропаривания банок и без подготовленного горячего соляного раствора?
– Ну, вы в городах так делаете, а у нас по-другому. Колодезная вода – она стерильная и убивает все микробы. Тут секрет в другом. Холодильниками мы не пользуемся, всё храним в погребах, а там температура чуть выше, чем в холодильнике, поэтому соли нужно чуть больше класть. И в масло тоже чуть больше соли надо класть.
– И не портится ничего?
– Ничего не портится, всё хранится и съедается.
После приготовления ореховой пасты родители занимались другими делами, а я занялся, как всегда, ничегонеделанием. Бросал мелкие камушки в кур, щекотал прутиком животы у поросят, играл с собакой и кошкой. К Машке я близко не подходил, опасался. А на улице играть было не с кем, ребят моего возраста не было.
На ужин была запечённая картошка с салом и консервированным мясом. Ну и, конечно, салат и чай со свежевыпеченным печеньем.
На завтрак следующего дня баба Маруся приготовила оладьи со сметанкой. Моя мама готовила хорошо, но здесь всё было вкуснее. Конечно, свежий воздух и свои продукты.
– Иван, а у нас тут в километре небольшое озеро есть, рыбы много, а ловить некому. Сходили бы с Борисом. Удочки я у соседей возьму, а червей можно в огороде накопать. Землица хорошая, их там много.
Накопав червей, взяв удочки, воду и бутерброды, мы пошли на рыбалку. Озеро на самом деле было небольшим и красивым, и никого из рыбаков не было. Но вскоре пришёл мужичок и устроился недалеко от нас. У всех клевало хорошо, рыбы действительно было много.
Через некоторое время мужичок поинтересовался, что за воду мы пьём. Папа ответил, что хорошую воду, колодезную.
– Так здесь недалеко, меньше ста метров, есть родник. Вода ещё чище и вкуснее! Вот, поднимаетесь на пригорочек, и по тропинке вправо, не ошибётесь. Можете сходить, я за мальчишкой посмотрю.
Папа не стал оставлять меня с незнакомым человеком. Мы закинули удочки, папа придавил их тяжёлыми камнями, и мы пошли.
Родничок бил из-под земли низко, вокруг – небольшое углубление, и вода утекала, наверное, в пруд. Попробовав водицы, и папа, и я согласились, что она вкуснее колодезной. Вот набирать её в бутылки было сложновато, но мы никуда и не спешили.
Вернувшись к пруду, обнаружили, что на обе наши удочки опять клюнула рыба, и, видимо, давно уже. Общий улов составил больше половины ведра. На обратном пути папа нёс рыбу и родниковую воду, а я нёс удочки.
Ушица на ужин была отменной, очень наваристой! Причём, готовилась она на небольшом костерке во дворе. Сначала вместе с луком и картошкой маленькая рыбёшка сварилась, в мешочке из марли. Сварившись, мешочек отжался с двух сторон деревяшками в котелок, а что осталось внутри, было отдано поросятам. Потом уже в котелок была брошена очищенная крупная рыба, целиком, не по кусочкам. А на завтрак кушали специально оставленных маленьких жареных карасиков, прямо с хрустящими косточками. Ух…
– Иван, Галина, вы ведь через день уезжаете. Что, в тайгу так и не сходите? Чтобы было, что вспомнить. Далеко не заходите только, могу ружьё дать с собой.
От ружья папа отказался. Уж не знаю, как далеко мы заходили, бродили и вправо, и влево. Сначала наткнулись на очень большой муравейник. Потом на гнездо с птенцами, возле которого сидела большая птица. Увидев нас, она стала издавать громкие звуки и сильно хлопать крыльями, и мы ушли. Птица защитила своих птенцов. Ещё видели ёжика и несколько белок, и собрали больше десятка грибов. Папа, как всегда (мы с ним в лес за грибами и раньше ездили), сказал, что грибы нужно только срезать, иначе грибница будет нарушена и на следующий год грибов не будет.
Возвращаясь, папа нёс грибы в своей фуражке, в которую был положен платок. Фуражку папа всегда одевал, когда шёл в лес, только фуражку полевую. Ну, а здесь у него была повседневная, потому что по просьбе бабы Маруси он приехал в форме: ей очень хотелось похвастаться перед сельчанами, какой у неё родственник.
Жареная картошечка с грибами тоже была бесподобной. Папа сказал, мол, чего у вас только нет! И шишки, и грибы, и рыба, и все продукты свои! А баба Маруся ответила, что много всякой всячины у них есть, а вот асфальта нет. Осенью – весной не пройти, не проехать.
Прощаясь, родители настоятельно уговаривали бабу Марусю приехать к нам, показаться врачам. Она отвечала уклончиво, ссылаясь на то, что не может оставить своё хозяйство.
Вторая встреча с бабой Марусей состоялась уже у нас, в Новосибирске, куда она приехала лет через десять, или даже больше, после нашего визита к ней.
Она сильно изменилась. Стала очень толстой, а ноги – ну, как у слона, и непонятного цвета. Передвигалась она с трудом, и вообще, было непонятно, как она добралась до нас. Так ещё с собой она привезла большую сумку всякой всячины, своими руками приготовленной – мясо в банках, куры, масло, творог, сало, колбаса… А мне с сестрой привезла в подарок по две настоящих кедровых шишки. Я одну шишку отдал маме, а сестра одну шишку отдала папе.
Свою шишку я долгое время не трогал, такая она была красивая, пахучая. А шишки, отданные родителям, мама расшелушила и скормила нам, то есть мне и сестре.
Баба Маруся с мамой никуда не ходили по понятной причине. Да бабе Маруси и не надо было ничего. Хлопотали по дому, общались.
Было лето, и как-то баба Маруся сказала: – Галя, давай окрошку сделаем?
После приготовления необходимых ингредиентов мама наполнила ими три тарелки (одну для меня), и собралась заливать это дело квасом. Но баба Маруся отодвинула свою тарелку и спросила: – А у тебя водка есть? Понятно, что самогона у вас нет.
Со словами "Да я думала на вечер, когда Иван придёт с работы", мама достала бутылку и поставила на стол. Баба Маруся сильно посолила и поперчила всё, что было в тарелке, и добавила горчицы. Потом покрошила туда хлеб, добавила сметаны и спросила: – Так, а ложка-то деревянная у вас есть? Окрошку едят деревянными ложками.
Ложка была, даже подточенная с одной стороны – для удобства приёма пищи. Баба Маруся открыла бутылку водки и налила её себе в тарелку вместо кваса. Перемешала всё, и стала спокойно есть. Маме стало не по себе, я это почувствовал, да и мне тоже.
– А что вы так смотрите на меня? У нас так окрошку едят. Правда, с самогоном и со своим хлебушком вкуснее, конечно.
Съев "окрошку", баба Маруся выпила кружку кваса и удовлетворённо сказала: – Ну вот, пообедала, спасибо! Давай, Галя, я посуду помою.
– Хорошо, помой, а я сейчас фарш буду готовить, котлетки сделаем на вечер, да и пирожки надо бы испечь.
– Тесто и пирожки я сама сделаю, только в духовке ты будешь их печь. Я к духовкам не привыкла.
За ужином мама рассказала папе про "окрошку" бабы Маруси, и папа развеселился. Он знал о таких причудах, но сам так никогда не делал. Так, такие вещи нужно уметь делать, это, как в цирке!
Родители уговорили бабу Марусю показаться врачам, и папа отвёз её в военный госпиталь, где она провела несколько дней, сдавая анализы. Диагноз был – что-то вроде неправильного обмена веществ. Но от настойчивых предложений остаться у нас и полечиться, она наотрез отказалась.
– Я уехала на недельку, попросила двух соседок присмотреть за хозяйством, а сама и так уже застряла на две недели, неудобно.
Папа сказал, что ничего страшного нет, и вынул две бумажки по 100 рублей, по одной для каждой соседки. По тем временам это были хорошие деньги. Мама тогда работала в ателье на складе готовой продукции (ателье было через дорогу от нашего дома), и получала в месяц 85 рублей. Но баба Маруся опять-таки наотрез отказалась от денег.
Провожать её поехали только родители. Когда они вернулись, я узнал, что в последний момент папе удалось засунуть деньги в сумку бабе Марусе. Да, если она приезжала с полной сумкой еды, то уехала с полной сумкой разных лекарств.
Ещё через несколько лет один из братьев папы написал, что баба Маруся умерла. Её похоронили в родном селе.
(Святые деревья Томской области)
С уважением, @svibor
