Врачебная ошибка доктора В. Вересаева (книга правды)

"Записки врача" выдающегося В. Вересаева - книга, что называется, для широкого круга читателей, каждого, кому знакомо состояние становления, адовы муки сомнений и ошибки-ошибки-ошибки. В некоторых случаях - непоправимые. Она - о жизни и смерти. Конечно, о медицине. О честности. 

Только один случай. Потрясающий и очень грустный.

 "Я был однажды приглашен к одной старой девушке лет под пятьдесят, владетельнице небольшого дома на Петербургской стороне; она жила в трех маленьких, низких комнатах, уставленных киотами с лампадками, вместе со своей подругой детства, такою же желтою и худою, как она. Больная, на вид очень нервная и истеричная, жаловалась на сердцебиение и боли в груди; днем, часов около пяти, у нее являлось сильное стеснение дыхания и как будто затрудненное глотание.

— Нет у вас такого ощущения, как будто при глотании в горле у вас появляется шар? –  спросил я, имея в виду известный признак истерии — globus hystericus. 

— Да, да, именно! –обрадовалась больная. 

Сердце и легкие ее при самом тщательном исследовании оказались здоровыми; ясное дело, у больной была истерия. Я назначил соответственное лечение. 

— А что, доктор, не могу я вдруг сразу помереть? –спросила больная. 

Она сообщила мне, что хотела бы завещать свой дом подруге, без завещания же все перейдет к ее единственному законному наследнику – брату, выжиге и плуту,  который взял у нее по-родственному, без расписки, все ее деньги, около шести тысяч, и потом отказался возвратить. 

—Странное дело, что же вам мешает составить завещание? –сказал я. 

– Непосредственной опасности нет, но мало ли что может случиться! Пойдете по улице, – вас конка задавит. Всегда лучше сделать завещание заблаговременно. 

— Верно, верно! –в раздумье произнесла больная. 

– Вот только поправлюсь, сейчас же схожу к нотариусу. Это было в три часа. А в пять, через два часа, ко мне прибежала подруга больной и, рыдая, объявила, что больная умерла: встала от обеда, вдруг пошатнулась, побледнела, изо рта ее хлынула кровь, и она упала мертвая. 

— Зачем, зачем, вы, доктор, не сказали!? – твердила женщина, плача и захлебываясь, безумно стуча себе кулаком по бедру. 

– Ведь мне теперь по миру идти, злодей меня на улицу выгонит! 

И теперь я понял: очевидно, у больной была аневризма; затрудненное глотание под вечер (после обеда!), которое я объяснил себе, как globus hystericus, вызывалось набуханием аневризмы под влиянием увеличенного кровяного давления после еды... Но что кому пользы от этого позднего диагноза? 

В таких случаях меня охватывали ярость и отчаяние: да что же это за наука моя, которая оставляет меня таким слепым и беспомощным?! Ведь я, как преступник, не могу взглянуть теперь в глаза этой пущенной мною по миру женщине, а чем же я виноват? 

И чем дальше, тем чаще приходилось мне испытывать такое чувство. Даже там, где, как в описанном случае, диагноз казался мне ясным, действительность то и дело опровергала меня; часто же я стоял перед больным в полном недоумении: какие-то жалкие, ничего не говорящие данные, – строй из них что-нибудь! И я ночи напролет расхаживал по комнате, обдумывая и сопоставляя эти данные, и ни к чему определенному не мог прийти; если же я, наконец, и ставил диагноз, то меня все-таки все время грызла неотгонимая мысль: "А если моя догадка не верна? Какая у меня возможность проверить ее правильность?". И всю жизнь жить и действовать под непрерывным гнетом такой неуверенности!..[...]

При теперешнем несовершенстве теоретической медицины медицина практическая может быть только искусством, а не наукой".