ЭТЮДЫ НА РАЗВИТИЕ ФАНТАЗИИ

Человек слаб, а искушений множество, и необоримая сила некоторых надежно проверена временем – деньги, власть, роковые женщины. Тут только глубоко нездоровый на голову человек или фанатичный сектант-аскет, вымирающий философ специального свойства, ну и еще питерский математик Перельман способны убрать руку, отвести взгляд, обнулить помыслы.

Впрочем, бывают искушения вполне обыденные, не предполагающие глубокой жизненной стратегии и эпических компромиссов, где легко избежать измены, не допускать разрушительных сделок с совестью, пусть и выгодных, не попирать расчетливо дружбу, проверенную годами – так, украсть немного и без ущерба, сходить налево в командировке для укрепления чувств к жене любимой, кивать подобострастно дураку начальнику, ибо в России начальник всегда прав по умолчанию.
Кто так не делал, пусть сам в себя кинет камнем, дабы не иметь никогда соблазна кинуть его в другого.
Я же сегодня про отдельный тип искушения – искушения фантазийные
Казаться, а не быть – искушение достаточно древнее, о чем еще Гоголь блестяще поведал миру в бессмертном и поучительном «Ревизоре».
Ступал и я на стезю имени Хлестакова, впрочем, совсем мало, можно сказать камерно и без необратимых гуманитарных потрясений.

В далеком январе 81-года пришел я домой достаточно поздно в агрегатной кондиции “весьма сугуб собой”. Мама стала ругать меня за хмельное состояние, несовместимое с образом молодого человека, получающего высшее образование. Она разогревала остывшие котлеты и громко печалилась тому, что сын ее получился непутевый, совсем не похожий на своего отца, который хоть и оставался художником широкого свойства, но при этом был устремлен, а посему уважаем на работе, защитил диссертацию и стал профессором. Широкий угол падения яблока от родительской яблони ее расстраивал. Котлеты на сковороде уже пошли на четвертый оборот, а она все говорила и говорила об отсутствии у меня стратегической жизненной цели.

Я не хотел есть, я хотел спать и еще хотел быть хорошим сыном, которым всякой матери надлежит широко гордиться. Сам не знаю отчего, я уселся на кухонный подоконник и обратился к маме со встречным упреком.
- Вот, ты мама, меня ругаешь, а главного не замечаешь. Понимаю, большое видится на расстоянии. Я для тебя любимый сынуля, не более, а людям со стороны я, оказывается, открываюсь совсем другими качествами. Короче так, меня от факультета посылают делегатом на 26-ый съезд КПСС. Вот какую перипетию я с друзьями сегодня осмысливал.

- Врешь или правда?

- Не вру, чистая правда! Правда не вру! - добавил я для убедительности.

И хотя моя мама немедленно отвернулась от плиты, обративши всю себя на меня, да и готовила она не на жаровне с углями, а на газу, бледное лицо ее вдруг стало наполняться невиданным до сей поры алым румянцем. Маленькая и немного сутулая, она вдруг стремительно двинулась расправленными плечами вверх, превращаясь из тихой домохозяйки в плакат “Родина-мать зовет”.

Мама распахнула в объятиях руки и, сделав один решительный шаг на шестиметровой кухне, принялась трусить меня яростно, словно я отправлялся не на съезд единственной в стране партии в конце следующего месяца, а вернулся с долгой войны минуту-другую назад.
Хмель стремительно покидал меня, вытесняемый поселившимся внутри чувством стыда и глубокого удивления.

Стыдно было и от того, что я соврал маме, и от обретенного результата. Удивление же вызывала стремительная и неожиданная метаморфоза, когда тихая жена почти диссидента с умеренно критичным отношением к текущему курсу правящей партии за долю минуты превращается в фанатичную мать горьковского революционера Павла Власова.

Дальше я ел котлеты, а мама сидела подле меня, подперев лицо ладонями, и восторженно говорила, говорила, говорила. Говорила она о том, что никогда во мне не сомневалась, что отнестись к доверию старших товарищей нужно со всей серьезностью и что костюм мне надо купить новый, можно бы и в отцовском во Дворец съездов, а что если с Брежневым придется фотографироваться?

Я мучительно долго жевал котлеты, прикидывая, как лучше сейчас признаться маме про мой неожиданный обман.

Прошло совсем немного лет, и опять я впал в искушение удивить окружающих, добавив к своему невнятному мимолетному образу неожиданной государственной значительности и ощущения тайны...

Окончание потом...