Эта часть поста является продолжением лекции академика И.П.Павлова о специфике русского ума, в которой более 100 лет назад было дано обоснование недостатков в развитии образования масс народа и к чему это могло привести.
Об уме русского человека писал не просто выдающийся учёный в области медицины, психологии и физиологии, а лауреат Нобелевской премии, глубоко разбиравшийся в проблеме функционирования мозга человека.
Он писал
"Господа! Второй прием ума — это стремление мысли придти в непосредственное общение с действительностью, минуя все перегородки и сигналы, которые стоят между действительностью и познающим умом. В науке нельзя обойтись без методики, без посредников, и ум всегда разбирается в этой методике, чтоб она не исказила действительности. Мы знаем, что судьба всей нашей работы зависит от правильной методики. Неверна методика, неправильно понята действительность и сигналы — и вы получаете неверные, ошибочные, фальшивые факты. Конечно, методика для научного ума —только первый посредник. За ней идет другой посредник — это слово.
Слово — тоже сигнал, оно может быть подходящим и неподходящим, точным и неточным. Я могу представить вам очень яркий пример.
Ученые-натуралисты, которые много работали сами, которые на многих пунктах обращались к действительности непосредственно, такие ученые крайне затрудняются читать лекции о том, чего они сами не проделали.
Значит, какая огромная разница между тем, что вы проделали сами, и между тем, что знаете по письму, по передаче других. Настолько резкая разница, что неловко читать о том, чего сам не видел, не делал.
Такая заметка идет, между прочим, и от Гельмгольца. Посмотрим, как держится в этом отношении русский интеллигентский ум. Я начну со случая, мне хорошо известного.
Я читаю физиологию, науку практическую. Теперь стало общим требованием, чтобы такие экспериментальные науки и читались демонстративно, предъявлялись в виде опытов, фактов. Так поступают остальные, так веду свое дело и я. Все мои лекции состоят из демонстраций.
И что же вы думаете! Я не видел никакого особенного пристрастия у студентов к той деятельности, которую я им показываю. Сколько я обращался к своим слушателям, столько я говорил им, что не читаю вам физиологию, я вам показываю.
Если бы я читал, вы бы могли меня не слушать, вы могли бы прочесть это по книге, почему я лучше других! Но я вам показываю факты, которых в книге вы не увидите, а потому, чтобы время не пропало даром, возьмите маленький труд. Выберите пять минут времени и заметьте для памяти после лекции, что вывидели. И я оставался гласом вопиющего в пустыне. Едва ли хотя бы один когда-либо последовал моему совету. Я в этом тысячу раз убеждался из разговоров на экзаменах и т. д.
Вы видите, до чего русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует. Что мы действительно живем словами, это доказывают такие факты. Физиология — как наука — опирается на другие научные дисциплины. Физиологу на каждомшагу приходится обращаться к элементам физики, химии. И, представьте себе, мой долгий преподавательский опыт показал мне, что молодые люди, приступающие к изучению физиологии, т. е. прошедшие среднюю школу, реального представления о самих элементах физики, химии не имеют.
Вам не могут объяснить факта, с которого мы начинаем жизнь нашу, не могут объяснить толком, каким образом к ребенку поступает молоко матери, не понимают механизма сосания.
А механизм этот до крайности прост, вся суть в разнице давления между атмосферным воздухом и полостью рта ребенка. Тот же закон Бойля — Мариотта лежит в основе дыхания. Так вот, совершенно такое же явление проделывает сердце, когда оно получает кровь венозной системы.
И этот вопрос о присасывающем действии грудной клетки — самый убийственный вопрос на экзамене не только для студентов, а даже и для докторов. (Смех.)
Это не забавно, это ужасно! Это приговор над русской мыслью, она знает только слова и не хочет прикоснуться к действительности.
Я иллюстрирую это еще более ярким случаем. Несколько лет назад профессор Манассеин, редактор «Врача», посылает мне статью, полученную им от товарища, которого знает как очень вдумчивого человека. Но так как эта статья специальная, то он и просил меня высказать свое мнение.
Работа эта называлась «Новая движущая сила в кровообращении». И что же? Этот занимающийся человек только к сорока годам понял это присасывающее действие грудной клетки и был настолько поражен, что вообразил, что это целое открытие.
Странная вещь! Человек всю жизнь учился и только к сорока годам постиг такую элементарную вещь.
Таким образом, господа, вы видите, что русская мысль совершенно не применяет критики метода, т. е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность. Мы занимаемся коллекционированием слов, а не изучением жизни. Я вам приводил примеры относительно студентов и докторов. Но почему эти примеры относить только к студентам, докторам? Ведь это общая, характерная черта русского ума.
Если ум пишет разные алгебраические формулы и не умеет их приложить к жизни, не понимает их значения, то почему вы думаете, что он говорит слова и понимает их.
Возьмите вы русскую публику, бывающую на прениях. Это обычная вещь, что одинаково страстно хлопают и говорящему «за», и говорящему «против».
Разве это говорит о понимании? Ведь истина одна, ведь действительность не может быть в одно и то жевремя и белой, и черной.
Я припоминаю одно врачебное собрание, на котором председательствовал покойный Сергей Петрович Боткин. Выступили два докладчика, возражая друг другу; оба хорошо говорили, оба были хлесткие, и публика аплодировала и тому, и другому. И я помню, что председатель тогда сказал:
«Я вижу, что публика еще не дозрела до решения этого вопроса, и потому я снимаю его с очереди». Ведь ясно, что действительность одна. Что же вы одобряете и в том и в другом случае? Красивую словесную гимнастику, фейерверк слов.
Возьмите другой факт, который поражает сейчас.
Это факт распространяемости слухов. Серьезный человек сообщает серьезную вещь. Ведь сообщает не слова, а факты, но тогда вы должны дать гарантию, что ваши слова действительно идут за фактами.
Этого нет. Мы знаем, конечно, что у каждого есть слабость производить сенсацию, каждый любит что-либо прибавить, но все-таки нужна же когда-нибудь и критика, проверка. И этого у нас и не полагается. Мы главным образом интересуемся и оперируем словами, мало заботясь о том, какова действительность.
Перейдем к следующему качеству ума. Это свобода, абсолютная свобода мысли,
свобода, доходящая прямо до абсурдных вещей, до того, чтобы сметь отвергнуть то, что установлено в науке, как непреложное. Если я такой смелости, такой свободы не допущу, я нового никогда не увижу. <...>
Есть ли у нас эта свобода? Надо сказать, что нет. Я помню мои студенческие годы. Говорить что‑либо против общего настроения было невозможно. Вас стаскивали с места, называли чуть ли не шпионом. Но это бывает у нас не только в молодые годы. Разве наши представители в Государственной Думе не враги друг другу? Они не политические противники, а именно враги.
Стоит кому‑либо заговорить не так, как думаете вы, сразу же предполагаются какие‑то грязные мотивы, подкуп и т. д. Какая же это свобода?
И вот вам еще пример к предыдущему. Мы всегда в восторге повторяли слово
«свобода», и когда доходит до действительности, то получается полное третирование свободы.
Следующее качество ума ― это привязанность мысли к той идее, на которой вы
остановились. Если нет привязанности ― нет и энергии, нет и успеха. Вы должны
любить свою идею, чтобы стараться для ее оправдания. Но затем наступает критический момент. Вы родили идею, она ваша, она вам дорога, но вы вместе с тем должны быть беспристрастны. И если что‑нибудь оказывается противным вашей идее, вы должны ее принести в жертву, должны от нее отказаться.
Значит, привязанность, связанная с абсолютным беспристрастием, ― такова следующая черта ума. Вот почему одно из мучений ученого человека ― это постоянные сомнения, когда возникает новая подробность, новое обстоятельство. Вы с тревогой смотрите, что эта новая подробноь: за тебя или против тебя. И долгими опытами решается вопрос: смерть вашей идее или она уцелела? Посмотрим, что в этом отношении у нас.
Привязанность у нас есть. Много такиэх, которые стоят на определённой идее. Но абсолютного беспристрастия ― его нет.
Мы глухи к возражениям не только со стороны иначе думающих, но и со стороны действительности. В настоящий, переживаемый нами момент я не знаю даже, стоит ли и приводить примеры.
Следующая, пятая черта ― это обстоятельность, детальность мысли. Что такое
действительность? Это есть воплощение различных условий, степени, меры, веса, числа. Вне этого действительности нет.
Возьмите астрономию, вспомните, как произошло открытие Нептуна.
Когда расчисляли движение Урана, то нашли, что в цифрах чего‑то недостает, решили, что должна быть еще какая‑то масса, котораявлияет на движение Урана. И этой массой оказался Нептун. Все дело заключалось в детальности мысли. И тогда так и говорили, что Леверье кончиком пера открыл Нептун.
То же самое, если вы спуститесь и к сложности жизни. Сколько раз какое‑либо
маленькое явленьице, которое едва уловил ваш взгляд, перевертывает все вверх дном
и является началом нового открытия. Все дело в детальной оценке подробностей,
условий. Это основная черта ума. Что же?
Как эта черта в русском уме? Очень плохо. . Это наша основная черта.Мы оперируем насквозь общими положениями, мы не хотим знаться ни с мерой, ни с числом. Мы все достоинство полагаем в том, чтобы гнать до предела, не считаясь ни с какими условиями.
Возьмите пример из сферы воспитания. Есть общее положение ― свобода воспитания. И вы знаете, что мы доходим до того, что осуществляем школы без всякой дисциплины. Это, конечно, величайшая ошибка, недоразумение.
Другие нации это отчетливо уловили, и у них идут рядом и свобода и дисциплина, а у нас непременно крайности в угоду общему положению. В настоящее время к уяснению этого вопроса приходит и физиологическая наука.
И теперь совершенно ясно, бесспорно, что свобода и дисциплина ― это абсолютно равноправные вещи. То, что мы называем свободой, то у нас на физиологическом языке называется раздражением <...> то, что обычно зовется дисциплиной ― физиологически соответствует понятию «торможение». И оказывается, что вся нервная деятельность слагается из этих двух процессов ― из возбуждения и торможения. И, если хотите, второе имеет даже большее значение. Раздражение ― это нечто хаотическое, а торможение вставляет эту хаотичность в рамки.
Возьмем другой животрепещущий пример, нашу социал‑демократию. Она со‑
держит известную правду, конечно, не полную правду, ибо никто не может претен‑
довать на правду абсолютную. Для тех стран, где заводская промышленность начинает стягивать огромные массы, для этих стран, конечно выступает большой вопрос: сохранить энергию, уберечь жизнь и здоровье рабочего.
Далее, культурные классы, интеллигенция обыкновенно имеют стремление к вырождению. На смену должны подыматься из народной глубины новые силы. И конечно, в этой борьбе между трудом и капиталом государство должно стать на охрану рабочего.
Но это совершенно частный вопрос, и он имеет большое значение там, где сильно развилась промышленная деятельность. А что же у нас? Что сделали из этого мы?
Мы загнали эту идею до диктатуры пролетариата. Мозг, голову поставили вниз, а
ноги вверх.
То, что составляет культуру, умственную силу нации, то обесценено, а то, что пока является еще грубой силой, которую можно заменить и машиной, то выдвинули на первый план. И все это, конечно, обречено на гибель, как слепое отрицание действительности.
У нас есть пословица: «Что русскому здорово, то немцу ― смерть», пословица, в
которой чуть ли не заключается похвальба своей дикостью. Но я думаю, что гораздо
справедливее было бы сказать наоборот: «То, что здорово немцу, то русскому ―
смерть».
Я верю, что социал‑демократы немцы приобретут еще новую силу, а мы из‑за нашей русской социал‑демократии, быть может, кончим наше политическое существование.
Перед революцией русский человек млел уже давно. Как же! У французов была
революция, а у нас нет! Ну и что же, готовились мы к революции, изучали ее? Нет,
мы этого не делали.
Мы только теперь, задним числом, набросились на книги и читаем. Я думаю, что этим надо было заниматься раньше. Но раньше мы лишь оперировали общими понятиями, словами, что, вот, бывают революции, что была такая революция у французов, что к ней прилагается эпитет «Великая», а у нас революции нет.
И только теперь мы стали изучать французскую революцию, знакомиться с ней.
Но я скажу, что нам было бы гораздо полезнее читать не историю французской
революции, а историю конца Польши. Мы были бы больше поражены сходством
того, что происходит у нас, с историей Польши, чем сходством с французской революцией.
В настоящее время этот пункт уже стал достоянием лабораторных опытов. Это
поучительно. Это стремление к общим положениям, это далекое от действительности обобщение, которым мы гордимся и на которое полагаемся, есть примитивное свойство нервной деятельности.
Я вам уже говорил, как мы образовываем различные связи, ассоциации между раздражителями из внешнего мира и пищевой реакцией животного. И вот, если мы образуем такую связь на звук органной трубы, вначале будут действовать и другие звуки, и они будут вызывать пищевую реакцию. Получается обобщение. Это основной факт. И должно пройти известное время, вы должны применить специальные меры, для того чтобы действующим остался лишь один определенный звук. Вы поступаете таким образом, что при пробе других звуков животное не подкармливаете и благодаря этому создаете дифференцировку.
Любопытно, что в этом отношении животные резко отличаются между собой.
Одна собака эту общую генерализацию удерживает очень долго и с трудом сменяет
на деловую и целесообразную специализацию. У других же собак это совершается
быстро. Или другая комбинация опытов.
Если вы возьмете и прибавите к этому звуку еще какое‑нибудь действие на собаку, например станете чесать ей кожу, и если вы во время такого одновременного действия и звука и чесания давать еды не будете, что из этого выйдет?
Собаки здесь опять разделятся на две категории. У одной собаки произойдет
следующее. Так как вы во время одного звука ее кормите, а во время действия и звука
и чесания не кормите, то у нее очень скоро образуется различение. На один звук она
будет давать пищевую реакцию, а когда вы к звуку прибавите чесание, она будет
оставаться в покое.
А знаете, что получится у других собак? У них не только не образуется такого делового различения, а, наоборот, образуется пищевая реакция и на это прибавочное раздражение, т. е. на одно чесание, которое ни само по себе, ни в комбинации со звуком никогда не сопровождается едой.
Видите, какая путаница, неделовитость, неприспособленность. Такова цена этой обобщенности. Ясно, что онане есть достоинство, не есть сила".
PS. Cовременная психологическая наука под понятием "ум" считает такое какство личности, как сообразительность при выполнении конкретных задач, а решение задач возлагается на разум человека. Ум - это тактика, а разум - стратегия.
Неразвитость разума является препятствием для убеждения человека в чём-либо, так как его ум будет защищать свои позиции даже тогда, когда они дожны.
Ум неразрывно связан с логикой, которая является базисным понятием для мышления (разума). Мышление использует такие элементы разума, как суждение, умозаключение, понятие, гипотеза, теория, доказательство, защита и опровержение, используя закон тождества, противоречия, исключённого третьего и достаточного основания, на основани которых созданы правила логики. правил.
