Повесть о Гагарине

Автор @azarovskiy

В последнее время читатели стали узнавать в моих текстах знакомых им людей. Переубеждать их не собираюсь, хотя тексты мои относятся к художественной литературе. Конечно, они скроены из множества пёстрых документальных лоскутков реальной жизни, а потому никак не могут претендовать на какие-нибудь золотые или ещё какие-нибудь драгоценные фонды, коими изобилует суета первой четверти XXI века.

Вот как некоторые читатели не узнают в публикуемой повести Сергея Гагарина? Обязательно узнают. А потому я не буду менять тут фамилий, но всё остальное пусть останется художественным. Все совпадения, как говорится, случайны.

                                      Эстетика в иллюминаторе

Так случилось, что на этот раз мы рассорились с советской властью настолько серьёзно, что одному из нас надо было скрыться. Моё совершенное одиночество и сиротство в социальных структурах государства, а также отсутствие социального статуса, не оставляли мне никаких надежд. Глупо было бы думать, что побежит незыблемая советская власть. Естественно, что скрываться за горами и за долами пришлось мне. С тех пор не покидает меня постоянная тревога. В общем, «всё не так, ребята».

Что меня сейчас тревожит? А то, что я после предлога «с» следующее слово начал той же буквой – «советской». Два «с» в моём случае не какое-нибудь СС из фашистской эстетики, а нечто из недержания мочи в лютый мороз на нашей суровой каторге. Какая власть, такое и недержание.

Ладно, оставим эти несовместимые варианты проявления эстетики.

Теперь объясню «за горами, за долами». Они очень хорошо видны из иллюминатора самолёта. Чем ближе к советско-китайской границе, тем отчётливее эти синеющие горы и долы, где человеческое присутствие можно угадать только при неимоверных потугах воображения. А для представления побега одинокого каторжанина – надо обладать незаурядным талантом, каковой и представлен в песнях, где описываются узкие звериные тропы и прожорливые звери, которые поджидают на этих тропах несчастных беглецов. Кстати, если из иллюминатора заметна красноватая проплешина, то это означает, что тамошние воды насыщены самыми разными минералами, а при наличии кудрявящихся кустарников, вполне возможно, и золотом.

Необжитых мест нет нигде, а потому грех писать о каких-то диких местах. Безлюдное – вовсе не означает дикое. Везде свои законы и своя история. Так я думаю... Один мой знакомый классик начинал свой роман строкой о том, что молчаливые эвенки гнали оленей. На моё робкое замечание, что эвенки не гонят оленей, как степняки табуны, классик недоумённо удостоил моё ничтожество недоумённым взглядом. Но эвенки, действительно, не гонят оленей, они следуют за ними, бредущими по веками проложенным тропам и направлениям.

Но мало ли как я или кто-нибудь другой думаем... Ещё один мой знакомый классик (всюду классики!) совершенно был уверен, что слово «терлик» русское, этимология слова уходит в древнерусское язычество, а потому любовно выводил «Терлик на Иване Грозном переливался всеми цветами радуги, а куяки на страже отливали серебром». Когда я намекнул ему, что слово «терлик», кстати, также, как и «куяк» монгольские, он тоже удостоил моё ничтожество недоумённым взглядом. Но слова «терлик» и «куяк», как и множество других, которые были известны не только Ивану Грозному, но и князю Курбскому, а также всему народу и боярам того времени, действительно, монгольские. Кстати, присмотритесь к монгольским терликам. Какие, как говорится, выводы, товарищи? Но советская власть не желала ни к чему присматриваться, а потому делала выводы для тех, кто присматривается внимательно к её художествам, которые она впаривала большинству, витающему в облаках не выше железного занавеса.

История, как земля в иллюминаторе: пока летаешь – не узнаешь...

Размышляя обо всём этом и своей невесёлой каторжной судьбе, я три часа стойко терпел рокот моторов над горами и долами, наблюдая под крылом самолёта сменяющиеся пейзажи, пока ИЛ-14 не покатил, подпрыгивая по грунтовому аэродрому в шести километрах от советско-китайской границы, которая проходила по середине казачьей реки Аргунь.

Село было тоже в шести километрах и называлось Большой Завод, хотя никакого завода тут не было. С Гагариным я познакомился только через три года после прилёта, пройдя через много потрясений и очарований, которые сотворила со мной история этого места. Действительно, всё, оказалось, не так. А с Гагариным история предстала и вовсе невероятной.

Теперь я с той историей и тем местом неразрывен до последнего часа.

Продолжение следует

Изображение с лицензией ССО

                     Наш партнёр - торговая платформа Pokupo.ru