Преображение

Тонкая плёнка личности диссоциировала внезапно,
И я оказался от самого себя как бы немного справа.
Несколько изменилось окружающее пространство
И способ организации звукового состава.
Я, не отвлекаясь на сверкающие фестивали,
Заметил, что добавилась парочка лишних измерений.
Новые измерения суету преобразовали
И мне открылся часовой механизм Вселенной.
А посреди моего крайнего восхищения
Тонкой настройкой чудесного механизма,
Мастер на крыльях пылающих гениев,
Как на полотнах импрессионистов.

Время взрезая самовароподобием,
Эхо пространства – сквозь души тропа,
В древний символ кристаллизуясь надгробием
Мира фрактальное древо
Росло из его пупа.
Самую свою душу вложив в творение,
Каждой своей спиралью – небытию укор,
Он присутствовал в каждой фрактальной трещине,
Где б я ни сфокусировал взор.

Я, собрав самого себя в кучу,
Что-то, кажется, посеял в суматохе,
Сообразил, что хорошо, что плохо
И что-то эдакое отчебучил.
Такое, что ни на что не похоже,
Чего бы не было ни в одной точке,
Но чтобы Ему мою мерзкую рожу
Было терпимо созерцать в глазочке.

Меня распяли на мировом древе,
Через меня хлынул небесный свет,
Весь мир у меня растворился во чреве,
У лишь всего был целый один ответ.
А когда облетает действительность мнимая,
Режет ноги босые небесная твердь.
Дальше вообразимого
Мне предстали незримые
Три дороги: вера, любовь и смерть.
Две из них по пути мне сулили счастье,
Третья за поворотом терялась во мгле.
Я же сказал: «я сам не боюсь, но хватит
Бить других перуном, предназначенным мне.»

И потом стало уже не важно, кто я,
И огненный ветер развеял мой прах.
В мёртвом молчании приёмного сука покоя
Она танцевала на остывающих сука углях.
От её кровожадности можно было свихнуться,
Но прекрасней неё не может быть вообще никого.
И как никогда мне захотелось вернуться,
Сказать «нахуй это всё, больше я так не могу!»
Меня так манила её плюшевая безысходность,
Шёпот нежно баюкал меня в её тёплом гнезде…

Но я поднял глаза к небу.
И возопил песню!
И не увидел привычной тверди:
             Он был везде.

А я, балансируя на краю бездны,
Всю жизнь то спешил, то бежал,
То к Нему,
то во тьму.
И если бы не его светлая весть,
Я бы так и не узнал, что я есть,
И сейчас бы сбежал,
Но я повернул к Нему.
Злая смешная карга, свои локти кусая,
Где-то осталась внизу, если верх – это верх,
Он смотрел на меня.
Сквозь меня.
Внутрь меня.
Знаю,
Я не святой.
И обратно меня ниспроверг.

Но я, будучи по натуре панком,
Не мог согласиться с таким раскладом,
Я всё понимаю, мы мерзкие черви в банке,
Но с кем-то из нас время от времени общаться надо.
Я снова и снова брал штурмом его неприступную башню,
Сгорая, рождаясь, взлетая и вновь обращаясь в тлен.
Мне было печально, смешно, одиноко и страшно,
Я каждую брюхом до блеска надраил ступень.

Тогда, видя, что до конца пути ещё не близко,
Он приподнял занавеску и сказал: «Ладно,
Заходи, выпьем чаю, угощу сосиской.»
И так мне вдруг стало светло и отрадно…