С детского сада он мечтал вырасти кем угодно, кроме помидора. Деревом - отлично, можно расти, расти, пока верхушка не запутается в проводах, затем далее, затем качаться на ветру. Можно зерном. Зерновые полезны, зерновых все любят, они нравятся женщинам спортивного сложения, те сыпят их на себя, когда принимают ванны. Или картофелем, говорят, он пригодится на Марсе, если астронавтам нечего будет есть. Но он рос помидором, никчемным помидором, который даже цветет как-то жалко. Школа, институт, работа в помидорном офисе - он уже видел весь свой жизненный цикл наперед. Такие приступы паники нападали на него, невидимое сердце начинало беспорядочно стучать: надо бежать, нельзя оставаться в этих стройных рядах овощей.
И только один момент, одна тайна его согревала: эта старая клюка с палкой, черная старуха, приходившая поливать его каждое утро. Глоток воды как откровение, диалог, примирение с тем, что ты - это ты. И тогда оковы отступали, он начинал дышать и птица снова и снова вылетала через форточку. Он знал, что она знает, что он здесь застрял, и он любил ее за это. Ее сухие немощные руки, собирающие яркие плоды с его тела. "Однажды мы исчезнем с лица земли, дорогая, - писал помидор ей мысленные письма. - Но, познав твою нежность, я не боюсь заглянуть в лицо смерти". Так наступала ночь, и приходило утро.
