Существует причина, по которой Церковь не приемлет демократию как политической формы организации общества, я бы сказал – психологическая. И дело не в том, что демократия постулирует равные, а главное неотъемлемые права человека на жизнь, свободу, собственность, безопасность и счастье. Дело в том, что демократия оперирует идеей совершенно неприемлемой для последовательного церковно-христианского сознания, а именно, народного суверенитета как основы государственной жизни.
Божественный или народный суверенитет?
Для понимания отношения Церкви к демократии необходимо разобраться в самом понятии суверенитета. В традиционном церковном мировоззрении, особенно в православной и консервативной католической традициях, верховным сувереном и источником всякой власти является Бог. Власть правителя рассматривается как делегированная Богом, а не народом. Эта позиция часто основывалась на библейских текстах, таких как Послание к Римлянам апостола Павла (Рим. 13:1), призывающих подчиняться существующим властям как установленным Богом.
Томас Джефферсон и другие отцы-основатели демократических государств провозгласили принцип, согласно которому естественные права отдельной личности становятся законом для государства как целого. Эта идея вступает в прямое противоречие с теократическим идеалом, где:
Власть исходит непосредственно от Бога
Государство служит инструментом поддержания веры и спасения душ
Акцент делается на обязанностях человека перед Богом, а не на его индивидуальных правах
Почему «глас народа» не всегда «глас Божий»
Многие пытаются примирить демократию с христианским мировоззрением через идею, что «глас народа — глас Божий». Однако такая интерпретация требует тонкого богословского различения.
Когда в Ветхом Завете народ Израиля потребовал себе царя «как у прочих народов», Бог не одобрил этот выбор, но попустил его. В этом смысле любая власть существует в рамках Божественного Промысла и попущения, но это не означает морального одобрения конкретного режима.
Для церковного сознания эта модель примирения часто неприемлема по нескольким причинам:
Отсутствие единой воли: «Воля народная», «общественное мнение» в реальности являются фикциями. Мы не можем прийти к единому мнению даже по простым вопросам.
Отсутствие иерархии: Демократия противна Церкви из-за отсутствия стройной вертикальной иерархии. При всей своей сложности и взаимном уважении людей друг к другу, демократия на практике остается прекрасной идеей, а не действительным фактом.
Исторический аргумент: Иерархическая модель, как показал опыт Византийской империи (просуществовавшей около 1200 лет), доказала свою жизнеспособность и стабильность в сравнении с кратковременными демократическими экспериментами.
Церковь как армия: психологическая основа неприятия демократии
Психологически земная «воинствующая Церковь» идентифицирует себя с армией. Эта аналогия глубоко укоренена в церковной традиции. Апостол Павел пишет: «Облекитесь во всеоружие Божие» (Еф. 6:11), «Подвигом добрым я подвизался» (2 Тим. 4:7).
Трудно представить демократическое начало в армии — это нонсенс. То же самое и в Церкви, где необходимы единоначалие, дисциплина, четкая вертикаль власти и беспрекословное подчинение приказам.
Важно отметить эволюцию церковной структуры: в первоначальной Церкви действительно присутствовал большой демократический элемент. Не было титулов вроде «деспотос», «ваших высокопреподобий», «блаженств» или «святейшеств» — все это были исторические наросты, языческие заимствования, появившиеся по мере интеграции Церкви в государственные и языческий по духу структуры.
Пастырь и стадо: аксиологический сдвиг
Ключевая психологическая проблема кроется в смещении аксиологического центра тяжести. Когда человек чувствует себя частью Народа Божьего — это один акцент. Но когда он ощущает себя частью рабского стада Божьего — это совершенно иное.
Образ «пастуха и стада», хотя и библейский, в современном сознании ассоциируется с отсутствием субъектности и подчинением. В контексте Просвещения и либеральных ценностей этот образ легко превращается в унизительное «пастух и рабское стадо».
То же самое происходит с понятием «раб Божий». В античном контексте это было выражением добровольного подчинения совершенной Любви и Истине. Но в современном мире, пережившем отмену рабства, слово «раб» несет исключительно негативную коннотацию принуждения и унижения.
Дионисий Ареопагит: иерархия как вечный Божественный порядок
Огромное влияние на церковное сознание оказал корпус текстов Дионисия Ареопагита. Его работы «О небесной иерархии» и «О церковной иерархии» заложили основу для представления о Вселенной как о жестко структурированной вертикали власти.
Для Дионисия иерархия — это не временное явление, а вечный, неизменный Божественный порядок:
Небесная иерархия: девять ангельских чинов, разделенных на три триады.
Земная (церковная) иерархия: отражение небесного порядка на земле.
Благодать передается ступенчато, сверху вниз, через систему посредничества.
Эта модель создает мощнейший барьер для принятия демократических идей. Вертикаль власти (сверху вниз) противоречит демократической модели (снизу вверх). Для сознания, пропитанного этой традицией, демократические принципы выглядят как нарушение установленного Богом космического порядка.
Альтернативная точка зрения: Ориген и иерархия как следствие грехопадения
Важно отметить, что не все отцы Церкви разделяли столь жесткое понимание иерархии. Учение Оригена Александрийского предлагает совершенно иную перспективу.
Для Оригена иерархическое разделение в его нынешнем виде является следствием грехопадения и временным состоянием:
Изначально Бог сотворил равное множество чистых духовных существ;
Неравенство возникло как результат разной степени падения этих существ;
Материальный мир и иерархия появились как «сгущение» духа, соответствующее степени вины;
В конце времен ожидается апокатастасис — восстановление всех существ в их первоначальном, равном состоянии.
В этой перспективе стремление к демократии и равенству можно рассматривать как попытку преодолеть последствия грехопадения, вернуться к изначальному состоянию равенства.
Психология послушания и современная реальность
Важнейший принцип традиционного православного церковного сознания: «послушание превыше поста и молитвы». Этот принцип, распространенный в православной аскетической традиции, ставит вертикаль послушания выше индивидуального духовного поиска.
Когда для церковного сознания высочайшей добродетелью является не личная святость, а послушание, оно психологически тяготеет к государственным иерархическим структурам того же типа. Государство воспринимается как большой монастырь или армия, где есть «отец-командир», а от «стада» требуется лишь послушание.
Поэтому не удивительно, что многие церковные иерархи проявляют симпатию к авторитарным лидерам или заключают союзы с политическими движениями, разделяющими тягу к сильной вертикали власти.
Разрыв между теорией и практикой
Современные официальные документы Церкви, такие как «Основы социальной концепции РПЦ», содержат признание светской власти как «чисто земной, временной и преходящей ценности, обусловленной наличием в мире греха и необходимостью его сдерживания».
Однако на практике наблюдается разрыв между этой доктриной и психологией церковного сознания. Психологическая тяга к иерархии часто оказывается сильнее официальной доктрины.
Что из этого следует?
Отношение между Церковью и демократией не является простым или однозначным. Оно продиктовано глубокими внутренними богословскими и психологическими противоречиями.
Существует фундаментальный конфликт между двумя парадигмами:
Иерархическая парадигма (Дионисий Ареопагит) рассматривает иерархию как вечный, богоустановленный закон мироздания
Эгалитарная парадигма (Ориген, ранняя община) видит идеал в изначальном равенстве всех душ
Психологически церковное сознание, где высочайшей добродетелью является послушание, тяготеет к авторитарным структурам. Официальная доктрина может признавать светскую власть «временной ценностью», но практика демонстрирует стремление к сакрализации власти и поиску в ней отражения «богоданного порядка».
Понимание этих глубинных механизмов позволяет по-новому взглянуть на взаимоотношения Церкви и современных политических систем, а также на внутренние противоречия христианского сознания в эпоху демократии.
P/S.
В глубинах христианского сознания, уходящего корнями в богословские традиции Дионисия Ареопагита и откликающегося эхом на ветхозаветный гнев пророка Самуила, таится не политический выбор, а онтологический раскол. Не в том дело, что демократия устанавливает права человека — она разрушает саму матрицу, на которой строится церковное понимание бытия: иерархию как вечный, нерушимый закон мироздания.
Для сознания, пропитанного идеей, что "послушание превыше поста и молитвы", демократия — не просто неприемлемая форма правления, но символический крах космического порядка. В небесной иерархии, где девять ангельских чинов передают благодать сверху вниз, а земная церковная структура отражает этот священный порядок, нет места горизонтальным связям. Как невозможно представить армию, где солдаты голосуют за приказы, так и для "воинствующей Церкви" идея народного суверенитета — это не просто ошибка, а катастрофа мироустройства.
История Византии, просуществовавшей 1200 лет в симфонии власти и веры, становится не просто примером, а доказательством: иерархия — не временная необходимость, а естественная форма существования. В то время как демократия, при всей своей сложности, остается "прекрасной идеей", не обретающей плоти в реальности. "Воля народа" — фикция, множественные мнения — хаос, а отсутствие четкой вертикали власти — отсутствие воли как таковой.
Но в этом конфликте скрыта глубинная трагедия. Церковь, чьи корни уходят в раннюю общину, где "все были братьями", постепенно превратилась в институт, где "раб Божий" стал синонимом подчинения, а "стадо" — метафорой человеческой субъектности. Дионисиевская иерархия, ставшая вечным законом, вытеснила оригеновское видение, где иерархия — временное следствие грехопадения, а идеал — равенство всех душ.
Современное противоречие ясно: доктринально Церковь признает власть "чисто земной, временной ценностью", но психологически тяготеет к сакрализации власти, видя в ней отражение небесного порядка. Иерархи славословят императоров и вождей, коммунисты и националисты становятся союзниками — не из цинизма, а из внутренней необходимости увидеть в государстве продолжение Божественной иерархии.
В этом диалоге между небом и землей, между идеалом и практикой, между Оригеном и Дионисием, между народным суверенитетом и божественным порядком, скрыт ключ к пониманию современного кризиса. Не в том дело, что Церковь "не любит" демократию — она не может ее понять, ибо для нее демократия — не политическая система, а угроза самому основанию бытия.
И если в аду Данте мы находим жестко структурированную иерархию, то в демократии, возможно, увидим не хаос, а попытку человечества вернуться к тому, что было до грехопадения: к равенству, свободе и братству. Не как к политической форме, но как к отражению изначального образа Божьего.
Трагедия, о которой я говорю, в том, что Церковь, призванная быть светом в мире, часто предпочитает искать укрытие в тени земных тронов. Иерархия, которая должна служить любви и свободе, превращается в самоцель. И когда мы слышим: "Послушание превыше поста и молитвы" — это не просто аскетический принцип. Это зеркало, в котором отражается наш глубинный страх перед свободой, перед ответственностью равных.
Но именно в этом разрыве — между вечным и временным, между небесной иерархией и земным равенством — рождается возможность подлинного выбора. Не выбора между "Церковью и демократией", а выбора между страхом и верой. Ведь даже в аду Данте описал строгую иерархию — но Царство Небесное приходит не как пирамида власти, а как сеть живых отношений.
