"Основа лингвистической системы
(иными словами, грамматика) каждого
языка есть не только система воспроизведения
произносимых мыслей, она скорее представляет
собой формообразующую основу мыслей, программу
и руководство для мыслительной активности индивида,
для анализа им впечатлений, для синтеза мыслительных
схем деятельности". (Уорф)
Действительно, если гипотеза Э.Сепира - Б. Уорфа верна и язык человека влияет на его восприятие и представления о реальности (Гумболдт говорил, что «язык сильнее нас», «язык питает философию своими интуициями, и он же является органом осознания этих интуиции»), то наиболее интересным мне представляться процесс, когда мысль и слово земного человека становится достоянием универсальных, божественных форм (символ, идея, образ). И колоссальную роль в этом играет человеческое мировоззрение.
Почему мировоззрение? Да потому что только мировоззрение способно ответить на самые животрепещущие для человека проблемы, вводя в поле теоретического осмысления мира то, что мы называем Смысл. Один из современных мыслителей сказал очень точно: «смысл должен быть найден, но не может быть создан. Создать можно либо субъективный смысл, простое ощущение смысла, либо бессмыслицу».
Я думаю только три феномена человеческой культуры вправе претендовать на мировоззренческий статус. Это мифология, религия и философия. Правда есть ещё то, что обычно называется «научной картиной мира». Однако сегодняшние научные теории завтра станут вчерашними. Тогда как, мировоззрение, питающееся вышеуказанными феноменами вечна и постоянна. Жизнеспособность их определяется очень «жесткими» требованиями. У них есть, с одной стороны, свое внутреннее обоснование, ясность, доходчивость, и непротиворечивость (если мы смотрим изнутри этого опыта), а с другой, и это главное – мировоззренческая объяснимость. Вряд ли апостасийные идеи, скажем марксизма-ленинизма, нашли бы соответствующее применение в веке XII или XIII, или современная оккультно-магическая потребность широких слоёв в «видении мира» в средневековой Руси.
В основу и сердцевину мировоззрения кладется базовая система нравственных и поведенческих постулатов, позволяющая на все «агрессивные» вызовы (по Тойнби реакцию на «Вызовы и Ответы» объективно – исторических, стихийных сил бытия) «объективного» мира отвечать быстро и решительно, как правило, не задумываясь (что видимо, говорит о реакции доведенной до рефлекса), и что самое важное, исторической выживаемости. Гипотетически можно говорить о неких архетипических формах в аспектах: личности, массы, нации. С другой стороны, есть и внешняя среда «заинтересованности» и культурно-ментальной «привязанности» в смысле идентификации себя как себя. Таковы мифы этноса (Идея 3-го Рейха, Москва – Третий Рим, народ-богоносец и т.д. и т.п.).
Когда мифологема эволюционирует в идею, а затем в идеологию, скрытно предполагается её интерпретация, а значит и творческое посредничество идущее от интеллектуальной и духовной элиты. Это с одной стороны, а с другой, для того, чтобы та или иная идея нашла адекватное понимание и приятие среди широких слоев населения необходимо: «чтобы идеи и чувства были у них уже сформированы, созрели, были им свойственны. Без этого, спонтанного предрасположения массы, любой пророк останется пророком в пустыне. Поэтому исторические перемены требуют появления таких людей, которые так или иначе отличались бы от тех, что были, - т.е. требуют смены поколений» (Хосе Ортега – и-Гассет). На самом деле, это ее некая «поганизация» и упрощение, тогда как философская редукция от многообразных форм ее исторического осуществления к истокам и основе означает метафизическое вхождение в природу и внутреннюю «жизнь» ее. В толковом словаре С.И. Ожегова слово «основа» - переводится как опорная часть какого-то предмета. Это слово тождественно древнерусскому слову "остов", которое предполагает источник и сущностную основу чего-то, на чем все стоит и держится. Историческим моментом их возникновения является некое «откровение», мистический «инсайт» и, в этом смысле, придумать их невозможно.
Далее, хотим мы этого или нет, но мир существует для нас (носителей культуры), как определенная за-данность. Когда мы говорим «заданность», мы всегда подразумеваем осмысленно-целевой аспект данного нам в ощущениях и созерцании Универсума.
Наиболее интересным представляется линия напряженности между философией и религией, хотя мифология и инсталлирована в них. На самом деле, слово «миф» обозначает образное выражение идеи. Это не просто сочинение, выдумка или сказка, а это образное выражение некой идеи, некого Смысла. Говоря словами Е. Трубецкого - любая философия начинается с мифологии. Мифология используется и как вербальный способ описания сложных религиозных интуиций или того, что можно назвать - построением предельной смысловой цельности. Линии напряженности между ними проходит в построении определенного типа знания. «Смыслящая вера» (Хомяков) религии и акт смыслополагания (философия) создают определенное пространство, некое когнитивное поле, где происходит как их встреча (диалог), так и извечный конфликт. Эта структура имеет, по крайней мере, два измерения. Во-первых, какую-либо данность сознанию и второе, способ отношения к этой данности. Если данность можно как-то зафиксировать, то перед нами будет то, что мы называем опытом, если же нет, то перед нами очерчиваются границы сверхопытного. В свою очередь отношение к этому данному (или не-данному) может основываться на двух фундаментальных способностях человека: рациональности и эмоциональности. То есть, на способности задавать идеальную меру потоку фактичности в слове и на способности переживать фактичность, объективируя в символе (эйкона –греч.) формы этого переживания. Результатом первого является понятие, второго -_ образ._ То и иное будет нести в себе символическую природу (хотелось бы сказать мифологическую), тотально влияющую на наше сознание.
Заданность это то, что за – данностью. Вспомним, что четвертой причиной мира Аристотель называет «то, ради чего», или благо («ибо благо есть цель всякого возникновения и движения»). За-данность предполагает существование некой опоры (снимающей противоречия) в запредельном. Христианское понимание Бога как Слово (Логос) - порождающее потенциальные возможности, актуально содержащиеся в Нем, подобно семенным логосам стоиков, указывает на таинственную связь слова со смыслом и целью мира. Правда, для стоиков Логос, есть скорее разумно-структурированный, безликий принцип бытия, чем христианское: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1;1), или «что вначале словом Божиим небеса и земля составлены…» (2 Пет. 3;5). Сказанное означает, что Смысл не просто укоренен в Бытии, а, будучи сам предметом и бытием, придает бытийный характер слову, делает его действительностью: «В метафизическом аспекте ничто не мешает и космическую вселенную рассматривать как слово» (В.П. Зинченко).
В результате опосредованной, рационально-теоретической и практической деятельности человека происходит вербализация мира, это «явление» захватывает и человека как непосредственного носителя культуры. Мышление полагается в мир как самостоятельная и отличная от него реальность. Следуя «теоретической установке», мы различаем наши представления о мире от реального мира. Мышление всегда связано как минимум с удвоением реальности, т.е. с проведением достаточно отчетливой границы между__ теоретическим и реальным мирами.__
Само мышление, полагается как некая самостоятельная реальность (cogito ergo sum), которая приобретает особый онтологический статус в социокультурном и историческо-культурологических срезах бытия. Причем, весьма отличную от чувственно-материального, эмпирического мира, а в какой-то момент истории и даже противостоящую ей. Непосредственное становится для нас: «вещью в себе», «трансцендентным» и т.д. С одной стороны перед нами мир, так как он дан нам в ощущении, опыте, а с другой - то, что мы о нем думаем, мыслим. Возникает интересная проблема, а именно, «расколотость» субъекта. Раннее, мир теории (за словом «теория» - в религиозном сознании сохраняется негативное значение, некий страх, тогда как слово theoria, в своем изначальном смысле, понимается как чистое видение, умозрение, созерцание) носил объективно-реалистический характер. Как известно интеллигибельный мир Платона, да и само «Благо-Идея», есть абсолютная и единствення реальность. А физические вещи, говоря словами Платоновского «Кратила», должны соответствовать тому, что объективно положено от божественной природы. Со времен христианства интеллегибельный мир не только сохраняет свою объективность, но и приобретая божественно-тотальный характер, обосновывает наш «профанный» мир. Идеи Платона становятся достоянием божественного ума или персонифицируются в отдельные интеллигенции.
Главное здесь то, что мысль человеческая, выраженная в слове, универсальна и объективна, поскольку исток ее и основание коренятся, говоря словами Дунса Скота, в актуально бесконечном Сущем. Со времен номиналистов, становится понятным, что если Бог Личность, то Личность эта свободна. Бог мог и не творить мира, оставаясь при этом Богом. С одной стороны - это подрывало средневековое здание иерархичности мира, с другой - было хорошей альтернативой детерминизму, а в последствии и деизму. Действительно, если универсалии суть имена, которые наше сознание инсталлирует в этот мир, то вещи этого мира не суть таковы каковы они есть, поскольку они бы могли быть и другими. Следовательно, наши знания о вещах случайны и носят вероятностные суждения. С точки же зрения познания, актуальным представляется существование индивидуальных вещей. Все это не могло, конечно же, постепенно не повысить ценности человеческой личности, ее уникальности и неповторимости. С другой стороны, если универсалии суть имена, почему бы нам вот саму эту трансцендентность, или говоря кантовским языком, ноуменальную реальность, рассматривать не как отношение нашего сознания к «вещам», а как отношения нашего сознания к нашим же собственным высказываниям, суждениям о вещах. В конце концов, при допущении вероятностного существования мира, наши знания о вещах все равно будут иметь приблизительный, а не абсолютный характер, чего нельзя сказать о наших высказываниях о предметах. Абсурдность того или иного высказывания более очевидна и заметна, чем сама природа вещи.
Таким образом «мир» становится кодированной системой нашего сознания (кодированной в языке). С другой стороны, если универсалии суть имена, то такая реальность как Бог мне, например, представляется весьма гипотетической реальностью. Это раз. А потом не совсем понятно, почему для Оккама Бог не может поступать нелогично? Если логика выступает неким коррелятом в познании Бога и каким-то образом связывается с Ним как его атрибут, то при вышеуказанных обстоятельствах Он просто вгоняется в прокрустово ложе силлогизма. А потом, если Бог есть «имя-объект», следовательно, я не просто верю Ему, а верю во что-то. Это «что-то» не может выступать предметом моей веры в виде независящей от моего сознания объективной реальности. Нельзя верить в объект как таковой, а можно верить только в те или иные представления об этом объекте. Такая вера является непосредственным элементом человеческого сознания, и она непосредственно направлена на те или иные образования сознания: понятия, образы, теории и т.д. Тогда почему Бог не есть всего лишь имя, сконструированное в моем сознании, для заполнения белых пятен в начинающемся тогда и со временем преобладающем научном описании мира. Л. Витгенштейн писал: «Неужели (сам) Бог опутан нашим знанием? Неужели некоторые наши высказывания не могут быть ложными? Ведь именно это мы готовы утверждать».
продолжение следует...
