Семейный праздник-4

4.
Подрались отец и самый старший сын – Валерий. Женщины и двое братьев держали отца, остальные – старшего брата, который от возбуждения залился пунцовой краской и кричал фальцетом. Он подхватил в руки стул, но, видя, что ему не дадут пустить его в ход, со всего маху долбанул им о пол, близкий к истерике… Отец, набычившийся и страшный в медлительной ярости, сдавленным голосом хрипел проклятия и угрозы. Мать и единственная сестра шестерых братьев плакали, бабка кричала на зятя…
Наконец, Валерий ушёл наверх, в бабушкины комнаты, упал на койку и зарыдал какими-то сиплыми рывками… Внизу, в большой комнате, где был накрыт праздничный стол, валялись на полу осколки разбитой тарелки и горячая отварная картошка, к которой так и не успели притронуться… Отец ушёл в заднюю комнату, ни с кем не соглашался и кричал на жену, во всём обвиняя её. Братья то обращались к отцу, то поднимались наверх к старшему брату, но по всему было видно, что это теперь самые непримиримые враги. Свирепая обида, всё сжигающая внутри, отшвырнула двух людей друг от друга, перекинулась пламенем на других и болью отозвалась в душе каждого...
Но больнее всех было матери, как всегда и бывает в таких случаях. Каждый из детей почти физически ощущал невыразимую мамину боль, но ничем ей помочь не мог…
Постепенно дом затих, картошка была скормлена свиньям, осколки тарелки, разбитой отнюдь не к счастью, были вынесены вместе с мусором на помойку… В этот день все в доме узнали (а кое-кто знал это и раньше), что Валерий – не родной сын отцу, а приёмный.
Заветный семейный праздник не состоялся…
… Аист так и не смог успокоиться, хотя дом уже затих, как вулкан, выбросивший лаву из кипящих недр… Нет, не уснуть ему в гнезде и не успокоиться, боль в сердце заставляет лететь хоть куда-нибудь, прямо сейчас, -за луга и леса, или, может быть, снова в глубь неба...
Широко и сильно взмахнув крылами, аист решительно стал набирать высоту. В этой размеренной, трудной работе пришло успокоение и сладостный дурман высотного полёта… И незаметно облаком обволокли прежние виденья…
… Растревоженный, бледный, направил он взор на цветок, и по телу его пробежал ослепляющий ток: с лепестков посеревших, застывшее в полудвиженье, на юношу прямо смотрело его отраженье! Но – странное дело – он выглядел сморщенно-старым: действительно – юный, а там, в отраженье, - старик! Но это был он, вне сомнения, он – не иначе! А, может быть, это какой-то уродец-двойник? Откуда он взялся, и что этот знак означает? Не значит ли это, что к юноше старость пришла? Какая беда предвещаема знаменьем этим?
«Откуда и кто ты – простое моё отраженье? Но эти морщины? Но синяя бледность лица? Нет, я не таков! Ты – уродство, мираж, искаженье! Ты – глупая шутка, ты – злая насмешка Творца!»
И отверзлись уста отражения в это мгновенье, и юноша замер, услышав беззвучный ответ!
«Да, мы братья с тобою единоутробные, близкие: близнецы, хоть родился я раньше на тысячи лет… Наша общая Матерь – природа: ты сын её ласковый, я же – сын её грубый, безжалостный, злой по-звериному… Из воды выползал я и сушу к себе приспосабливал, поедал все побеги, коренья, плоды всевозможные, даже братьев своих, кто слабее,- и теми не брезговал, потому что я выжить любою ценою хотел! Я боролся за жизнь – и готовил твоё появление, потому что при смерти моей никогда б не родился и ты! Мы с тобой воплощения зла и добра неразлучные, только я и хитрее, и злее, и проще тебя!..»
«Ты – мой брат, мой близнец – но хитрей и сильнее меня… Значит, я, как слабейший, тобою быть съеден могу?»
«Ну, конечно, наивный мой братец, - иначе нельзя! Мы с тобой неразлучны, но вместе нам душно до смерти, и поэтому наше спасенье – в убийстве друг друга: чьи удары сильнее – тому и свободней дышать!»
«Да, ты прав: мне становится душно и тяжко на сердце! Но откуда ты взялся.- ведь раньше тебя я не знал?»
«Я – в тебе, из тебя,- хоть ты прежде не ведал об этом: потому и не ведал, что видел приволье одно! А когда ты увидел, что есть и пустынные земли, ты поверил всем сердцем, что есть на планете и зло! Я явился в тот миг, когда ты о злодействе подумал, ибо мысль о злодействе – уже есть признание зла! И отныне я буду всё чаще и чаще являться, и в глазах твоих буду до самых небес вырастать!»
Так беззвучно они говорили подробно и долго, и в конце ошарашенный юноша горько спросил: «Не ответишь ли, брат, почему васильком ты явился, почему воплотился ты в этом чудесном цветке?»
«Зло всегда искушает сначала в чарующих формах, чтобы чувства и мысли избранника властно привлечь, а когда искушённый отравится гибельным ядом,- даже страшные формы не смогут его оттолкнуть… Ты сорвал василёк, потому что ты был одиноким,- одиночество многих неопытных сводит с ума… Не цветок ты спасал, а своё иссушённое сердце: он сиял бы для многих, но только – сорвал его ты! Я уверен был в этом, и рад, что по-моему вышло: ты прекрасен и светел, но слаб в искушениях зла… Берегись же, мой братец: пора испытаний пришла!..»
Аист уже понимал, что грёзы его сердца,- это грёзы поселённой в нём души, и он не сопротивлялся им, а лишь следил за явью, чтоб не исчезнуть в грёзах навсегда… Он стал планировать полёт на кромку леса: домой, в гнездо, боялся – в первый раз… Внизу, на полпути от дома к лесу, увидел путника и стал над ним кружить…
(Продолжение следует)

источник изображения

часть 1

часть 2

часть 3