Что я могу

Бродя по магазину, я вдруг увидел своё отражение в зеркале. Улыбнулся себе. Отлично выглядишь, парень! Длинное чёрное пальто, ухоженная светлая борода (спасибо барбершопу), голубые глаза за стёклами очков в дорогой оправе. Линзы-нулёвки, у меня хорошее зрение, но в этих очках я выгляжу серьёзным и ответственным менеджером.
Сейчас на улице мерзкая мартовская метель, и я просто греюсь в этом магазинчике, ожидая такси. Здесь чисто, уютно и едва уловимый аромат… умеют торгаши создать атмосферу!
Из динамиков под потолком заиграла знакомая песня – она внезапно перенесла меня в воспоминания о жарком лете семь лет назад, когда мы ещё были студентами… в той кафешке на Соколе тоже играла «Being Boring» дуэта «Pet Shop Boys». И нам, действительно, никогда не было скучно! Помню, как мы всей компанией громко смеялись, распивали коктейли, выбегали покурить на задний двор – официанты уже знали нас и не обращали внимания. В том кафе, когда все убежали курить, я впервые поцеловал Алию…
Интересно, где она сейчас? Так давно не видел её, а ведь влюбился без памяти в эту жгучую брюнетку, когда был первокурсником. Всё, что осталось от тех чувств – мы «в друзьях» на фейсбуке. Впрочем, у Алии всё хорошо – она где-то в Москве, может быть, её место в офисных джунглях совсем рядом с моим, но теперь нас разделяет стена дедлайнов, скрепленная щелчками степлеров и узами печатей…
И вдруг меня передёрнуло – вспомнилось, что рассказал Герман на кофе-брэйке. Моё сознание утром загнало поглубже важный факт, а сейчас уют магазинчика и музыка усыпили бдительность рационального. Я вдруг осознал, что раньше не задумывался о важной мелочи – моя первая сильная любовь, моя первая женщина была… уйгуркой.
Китайцы с их системой всеобщего видеонаблюдения и социального рейтинга решили полностью стереть с лица земли население Восточного Туркестана. Миллионы уйгуров, казахов, киргизов заперты сейчас в «лагерях перевоспитания», где их пытают, насилуют, кормят препаратами, вызывающими импотенцию. Об этом рассказал утром Герман. Коллеги покачали головами, кто-то проронил сочувственное «Писец». Через полчаса все забыли об этой истории, сохранив её ключевые слова в архивах памяти где-то между сюжетами последнего сезона «Game of thrones» и новой экранизации мрачных фантазий Фила Дика.
И я бы забыл эту страшилку, если бы сейчас не кольнула в сердце простая мысль: Алия могла оказаться там. В китайских лагерях.

Вечером я написал ей на фейсбуке, выпив для храбрости два глотка виски Jameson:
– Привет. Давно не виделись. Ты как?
Думал, что она проигнорирует. Надеялся на это. Плеснул ещё виски в стакан. Но пришёл ответ:
– Привет. Ты вовремя) Сегодня тебя вспоминала.
– Рад, что ты онлайн. Всё хорошо?
– Да… нормально. Устаю только очень.
– Работа?
– И это тоже…
– Это… прости, что я тебя гружу этой темой. Сегодня услышал новости про то, что происходит в Синьцзяне.
– Ты только сегодня узнал?
– Да…
– И сразу написал мне?)
– Ну… я помню твои рассказы про Казахстан. Про уйгурские обычаи. Музыку, что ты включала мне.
– Я уже почти год дёргаю правозащитников, собираю помощь братьям в Алма-Ате… но это разговор не для фейсбука. Может, встретимся?
– Я с радостью… только не завтра. Может, в пятницу?
– Да, хорошо! Мне хотелось успеть тебя повидать)

Мой чёрный Рено Флюенс, наконец отремонтированный, выполз из пробки в один из переулков в центре Москвы – здесь офисный центр, в котором работает Алия. Так, если я встану со включённой аварийкой, меня не подвинут менты? Или чей-нибудь влиятельный «Гелендваген»? Пару минут назад мимо меня проехал именной красный «гелик» известного шоумена – надпись на автомобиле сообщала всему миру, что в нём едет именно Гусейн Гасанов. Это – совсем другой уровень крутизны, не то, что мой почти новый «француз»… однако Реношку я купил совершенно осознанно. Недорогая машинка с некоторыми фишками «премиум-класса» – удобно ездить, не жалко разбить, не вызывает у ДПС-ников желание драть с меня деньги за нечитаемый задний номер в московскую слякоть. И название – fluence, ключевое слово в современном мире… «влияние».
Все эти мысли пронеслись в голове за несколько секунд. Я увидел Алию – она махнула мне рукой, спускаясь по ступенькам. Отлично, что не придётся ждать здесь, в переулке. Хлопнула дверца, дежурное «Привет!» – и машина тронулась, повинуясь лёгкому нажатию педали.

Встроившись в автомобильный поток, я оглядел Алию серией коротких взглядов. Она почти не изменилась за те годы, что мы не виделись. Ей бы отдохнуть, выспаться – и выглядела бы, как восемнадцатилетняя девчонка из универа. Но было видно – Алия не отдыхает.
– Я продала машину, – говорила она, пока мы неслись по Ленинградскому проспекту на Сокол. – Собрала столько денег, сколько смогла. Потрясла всех родственников, знакомых в Москве. Многие пожертвовали – и немалые суммы, но всё – анонимно. Никто не хочет высказаться публично против Китая. Китай – это сила. Теперь.
– Алиэкспресс захватывает мир, – вздохнул я. – Помнишь лекцию о Караль-Супе в Южной Америке? Когда раскопали этот древний город – он фактом своего существования опроверг теорию одного профессора, будто война и оборона от врагов являлась единственной мотивацией к развитию обществ древнего мира. В Карале не было крепостных стен, его жители были торговцами. А город вырос на перекрёстке торговых путей, совсем как Москва.
– Китай – это не Караль, – вздохнула Алия. – Эти узкоглазые красные фашисты хотят подчинить себе мир. Для них все средства хороши. Торговля, война, биткоины, клонирование. Они пойдут на всё, лишь бы планета стала одним большим Китаем. Я бы посмеялась над тем, как у китайцев ничего не выйдет… но они начали с моего народа.
Мне было странно слышать от неё слово «узкоглазые», однако… воронежские скинхеды, например, посчитали бы меня не русским. Национальный вопрос – это всегда чертовски сложно.
– И что ты намерена делать? – спросил я.
– В следующем месяце у меня отпуск, – ответила Алия. – Выпросила у начальства три недели свободы. Поеду в Алма-Ату. Помогать правозащитникам, чем смогу. Деньгами, переводами… видеосъёмкой.
Я свернул в переулок. Алия жила в новостройке, ЖК «Посёлок художников» – огромный красный дом посреди малоэтажного района Сокол. Из окон её квартиры на двадцать первом этаже был виден весь север Москвы – реки и лужицы огней на каменной плите темноты.
– Тебе нужно отдохнуть, – сказал я, проходя в кухню. – Не зря я прихватил кое-что.
И достал из пакета бутылку вина, овощи, сыр, хлеб. Мы заказали пиццу.
– Живёшь одна? – спросил я.
– Родители на даче в Подмосковье, – ответила Алия. – Последние годы они всё больше времени проводят там, устали от мегаполиса. А там – тёплый дом, природа, Дубна рядом. Брат учится в Бельгии. А я тут, кручусь, как белка в колесе…
– Прости за глупый вопрос, но почему ты так вкалываешь? Ты думаешь, что сможешь остановить миллиардный Китай? Они намерены проложить «новый шёлковый путь», а вся эта постсоветская Средняя Азия – лишь пыль под ногами большого китайского дракона. Уверен, что Казахстан с Киргизией прогнутся под красного дракона, не раздумывая…
Она тяжело вздохнула, сняла очки и закрыла лицо руками.
– Ты не понимаешь, – вздохнула красавица. – Оставить братьев и сестёр в беде – непростительно. Вы, русские, давно потеряли свои корни. Ну и чем это кончилось?
Я поглядел в окно. Огромный мегаполис. Двенадцать миллионов жителей официально, от тридцати до сорока миллионов – если считать пригороды и всех понаехавших нелегалов. Со всех концов бывшей империи. И даже – из Вьетнама, Северной Кореи. Рабы его величества Бабла. Красивей было бы сказать – «его величества Капитала», но так точнее. Простой работяга, будь он из Вьетнама или Тамбова, вряд ли осознаёт, что такое «капитал». Он понимает слово «бабло».
– Ты смотрел «Человека в высоком замке»? – спросила Алия. – Наверно, в сороковые годы многие думали, что Гитлера невозможно остановить. И даже после, в шестидесятые, Филип Дик фантазировал – а что, если бы не остановили? Придурки всех оттенков до сих пор ужасаются на прошлое Германии, не замечая, что оно становится будущим уже сейчас, на востоке. Уйгуры – это новые евреи в газовых камерах.
– М-да… – пробормотал я. – Мне всегда казалось, что товарищ Си всё-таки не захочет остаться в истории где-то в одном ряду с Гитлером и Сталиным. Но, похоже, захотел.
Заиграл мой смартфон – привезли пиццу.
– У тебя до сих пор этот рингтон? – улыбнулась Алия.
– Да, – кивнул я. – Как ты мне его поставила на старую мобилку, так я и привык.
– У тебя сейчас есть женщина? – красавица лукаво смотрела на меня.
– Single-bilingual, – ответил я. – Как в песне «Pet Shop boys». Хит, альбом, сольная карьера. Только вместо музыки – цифры, отчёты, треск принтера. Давай, кушай пиццу! Ты, наверно, за весь день не поела толком.
Мы ели, пили вино и вспоминали… как она рассказывала мне о своей культуре, когда мы были студентами. Как я читал в ЖЖ посты с цитатами из записей Чокана Валиханова – этнографа-разведчика, отправленного Российской Империей в Восточный Туркестан в девятнадцатом веке. Может быть, если бы земли уйгуров присоединились к России, всем было бы лучше? Сомнительно – там сейчас был бы унылый пост-совок с панельными пятиэтажками. Но если выбирать между хрущёвками и концлагерем…
– А я ведь восхищалась китайцами, – вздохнула Алия. – Папа в девяностых ездил в Урумчи и Лхасу по работе. Рассказывал, что всё мирно. Деревни мусульман – отдельно, буддистов – отдельно. Только на границе Тибета стояли китайские солдаты и тщательно проверяли документы. Без особого разрешения иностранцев туда не пускали.
Да… когда-то мы вместе смотрели видеоролики про современный мегаполис Урумчи, похожий на Москву или Сингапур… читали про «самую дорогую дорогу в мире», проложенную китайцами через пустыню Такла-макан – её приходится регулярно чистить от песка, даже высаженные вдоль трассы кустарники не помогают. Обслуживать такое шоссе сложно и дорого, но китайцы упорные.
Сейчас это китайское упорство обернулось против уйгуров. В лагерях перевоспитания их не заставляют работать. И не убивают в газовых камерах. Просто медленно сводят с ума. Ломают психику, личность. Кормят «лекарствами». Ставят эксперименты на беззащитных уйгурских крестьянах, ставших покорным биоматериалом.
– Это какая-то жестокость другого уровня, – Алия вздрогнула. – Непостижимо. Ломать людей медленно, по капле, каждый день. Узников в лагерях будто бы и не бьют. Только не дают нормально есть и спать. Не дают говорить на родном языке. Не дают думать иначе…
– Не представляю, каково это, – я вздохнул и откинулся на спинку стула. – Если бы мне вот так, насильно, меняли формат мышления. Побои – представляю. Каторжные работы – представляю. Но это…
Мы помолчали.
– И ты едешь туда, – сказал я. – Если засветишься в Алма-Ате со своей правозащитой – что с тобой могут сделать местные власти?
– В лучшем случае – просто депортируют меня в Москву, – Алия пожала плечами. – Вряд ли арестуют или убьют. Местным казахам тяжелее. Их не могут никуда депортировать, когда они борются за родственников, арестованных в Китае.
Я решился.
– Два биткоина помогут делу? Отложил на чёрный день. Похоже, он наступил.
– Ты готов помочь?! – было видно, что Алия сильно удивилась. – Это же не твой народ?
– Не мой, но твой, – я пожал плечами, одним глотком допил вино. – А я люблю тебя.
– Напрасно мы расстались, – вздохнула красавица. – Но тогда как-то само собой всё так получилось…
Я поднялся, обнял её и поцеловал в губы.
– Да, – шёпот Алии аккуратно проник в моё ухо. – Я хочу этого! Так хотела побыть с тобой перед отъездом…
Взял её на руки и отнёс в спальню. Так странно… будто никогда и не расставались!
Когда за окном забрезжил серый мартовский рассвет, мы ещё не спали. Моей красавице нужно было сбросить напряжение – много месяцев она тянула непосильный груз. А сейчас, в моих руках, смогла побыть слабой женщиной – и наслаждалась этим чувством. А я наслаждался её телом.
Уже засыпая, чувствуя дыхание Алии на моей шее, я вспомнил банальную фразу – «Занимайтесь любовью, а не войной». Видимо, это утверждение утратило смысл. Но не для меня, не здесь, не сейчас. Занимайтесь любовью…

Я ехал по Волоколамке на дачу. Надо привести в порядок домик, я не приезжал туда с ноября. Алия уже неделю в Алма-Ате. Раз в сутки присылает мне сообщение в Телеграме, что всё в порядке. Вчера написала, что много работы, уже трое суток не спала.
Когда моя красавица вернётся в Москву, я прослежу за тем, чтобы она высыпалась и нормально ела. Если вернётся…
Я свернул с шоссе на дорогу, ведущую к нашему дачному посёлку, остановил машину. Ехать оставалось всего пять минут, но я не мог. Чувство безысходности накатило на меня и не отпускало. А если Алия не вернётся? А если китайцы не остановятся на «перевоспитании» уйгуров и казахов? Говорят, они уже считают наш Дальний Восток своей территорией…
Стекали минуты по лобовому стеклу. Я сидел без движения, слушая тихое урчание мотора моего «француза». Нельзя допустить, чтобы будущее стало таким. Нужно сделать что-нибудь. Но – что я могу?
Вцепившись руками в руль, я снова и снова тихо повторял: «Что я могу? Что я могу? Что… я… могу…»