Часть 1
Как тяжелое прошлое превратило советского военного инженера в одного из самых значимых шпионов ЦРУ
Семья и друзья называли его Адик. У него были глаза цвета золы, широкий лоб, густые каштановые волосы и искривленная из-за детской хоккейной травмы переносица. Ростом он был около 167 см. Для тех, кто знал его, Адольф Толкачев казался очень тихим. Он был настолько замкнут, что никогда не рассказывал сыну о том, чем занимался на работе в советской военной лаборатории, где он специализировался на БРЛС (бортовая радиолокационная станция).
Но разум его спокоен не был. Ему досталось в темные времена советской истории, и он жаждал мести.
Гнев сделал его самым успешным и важным агентом ЦРУ, работавшим под прикрытием в Советском Союзе порядка двадцати лет. Документы и чертежи, отправленные им в США в начале восьмидесятых годов, раскрыли секреты советской РЛС и планы исследований оружейных систем на десятилетия вперед. Его шпионская деятельность позволила США доминировать в небе, а также раскрыла уязвимость советских ПВО — американские крылатые ракеты и бомбардировщики могли избегать их, пролетая под радаром.
Как и во многих других областях науки, в этом Советский Союз изо всех сил старался догнать Запад. В начале семидесятых годов советские радары не могли обнаружить движущиеся близко к земле объекты, то есть, они могли пропустить и крылатые ракеты, и бомбардировщики, если те летели близко к земле. Устранение этой уязвимости стало основной задачей, над которой работали Толкачев и его коллеги. Они должны были создать радары, которые могут «смотреть вниз» и выявлять низколетающие объекты. США планировали использовать низколетающие бомбардировщики против СССР в случае начала войны. Толкачев начал работать в научно-исследовательском институте радиотехники, позже известном как «Фазатрон», в пятидесятых годах прошлого века, когда в институте расширяли исследования и разработку военных радаров, которые превратились из простых наблюдательных устройств в сложные системы наведения. Это было его единственным местом работы за всю жизнь.
В 1981 году Толкачеву было 54 года. Он страдал от высокого давления и пытался уделять внимание своему здоровью. Алкоголь он пил крайне редко. Согласно письмам, которые он отправлял в ЦРУ, вставал он обычно до рассвета, особенно зимой. Каждый день он вылезал из постели в пять утра и шел на пробежку, если не было дождя и совсем суровых морозов. В одном из писем ЦРУ он назвал себя «жаворонком»: «Вы, наверное, знаете, что людей иногда делят на „жаворонков“ и „сов“. Первые без проблем встают рано утром, но засыпают рано вечером. Вторые же в точности наоборот. Я — „жаворонок“, моя жена и сын — „совы“».
Толкачев занимал уютную квартиру в здании, где также жила советская авиационная элита. Его соседями были главный конструктор ракетных двигателей Валентин Глушко и Василий Мишин, который возглавлял советскую программу по строительству ракеты на Луну, оказавшуюся в итоге неудачной. Но Толкачев был одиночкой. Как он сообщил ЦРУ, когда-то он общался с коллегами по лаборатории, но сейчас, «скорее всего, из-за возраста, все эти дружеские разговоры начали меня утомлять, и я практически перестал их вести». Над кухонной дверью Толкачева была антресоль, где он хранил палатку, спальные мешки и строительные материалы вместе с шпионским оборудованием от ЦРУ. Его жена, Наташа, будучи немного ниже Адика, не была достаточно проворна или высока, чтобы добраться до склада, а сын Олег вообще не видел смысла туда лезть.
Адик и Наташа жили и работали в закрытом военно-промышленном комплексе, архипелаге из министерств, институтов, заводов и полигонов. У Адольфа был полный доступ к государственным тайнам. То, как Толкачевы вели себя на людях, было обусловлено лишь одним: выживанием в советском партийном режиме, который требовал подчинения. Днем они играли по правилам. Ночью их личные эмоции были совершенно другими.
Дом, в котором жил Толкачев (Courtesy of David E. Hoffman).
Мышление Толкачевых формировалось в печальной атмосфере потерянного детства Наташи, которое она провела без родителей из-за сталинских репрессий, что и толкнуло Адика на работу в качестве шпиона. После серии показательных судебных разбирательств в Москве, начавшихся в 1936 году, репрессии прорядили партийную элиту, а позже летом и до осени 1937 года накатывали волнами подозрений, доносов, арестов и казней. Одной из самых масштабных была кампания против «кулаков», зажиточных крестьян, которые были вынуждены покинуть свои земли из-за сталинской коллективизации сельского хозяйства — более 1,8 млн «кулаков» были отправлены в лагеря. Когда стандартное заключение «кулаков», длившееся восемь лет, подошло к концу, Сталин испугался волны недовольных и озлобленных людей, вышедших на свободу. Решением стал приказ № 00447 для тайной полиции, выпущенный в июле 1937 года, за которым последовали массовые казни в течение следующих двух лет. В документе содержались квоты на аресты — тысячи людей за раз — в специальных категориях, таких как «кулаки, уголовники и другие антисоветские элементы». Границы категорий были настолько широкими, что чуть ли не каждый подходил хотя бы под одну из них. Людей арестовывали и казнили за малейшие оплошности, так что они стали очень осторожно следить за тем, что говорят в обществе, так как одна-единственная фраза могла привести к аресту по абсолютно любым обвинениям.
Эта паранойя привела к тому, что любого, кто был за рубежом или знал кого-либо оттуда, могли посчитать «врагом народа». «Сегодня мужчина может свободно говорить только с женой, ночью и под одеялом», — рассказывал писатель Исаак Бабель, который сам был арестован весной 1939 года, по обвинению в антисоветской деятельности и шпионаже, и был расстрелян в 1940 году.
Наташе было два года, когда арестовали и расстреляли ее мать Софию Ефимовну Бамдас, члена Коммунистической партии и главу отдела планирования в министерстве лесной промышленности. Софию обвинили в антисоветской деятельности после ее визита к отцу, успешному бизнесмену из Дании. Он был капиталистом и иностранцем, чего стало достаточно, чтобы вызвать подозрения. Отец Наташи Иван Кузьмин отказался доносить на жену, из-за чего позже был отправлен в пресловутую Бутырскую тюрьму в Москве и обвинен в участии в антисоветской террористической организации. Его сослали в трудовой лагерь, а Наташу отправили в один из государственных детских домов, которые в те годы были переполнены из-за огромного количества арестованных «врагов народа». Она не видела своего отца до 18 лет, через три года после их встречи он умер от заболевания мозга в Москве.
Наташа вышла за Адольфа Толкачева в 1957 году, через год после смерти отца. Ей удалось избежать неприятностей, но те, кто работал с ней, знали о ее чувствах. Она читала запрещенного в те годы Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама. Когда в 1962 году опубликовали роман «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына, она первая в семье прочитала его. Позже, когда хранить неопубликованные работы Солженицына стало рискованным делом, она бесстрашно распространяла их копии через самиздат, подпольную дистрибьюторскую сеть запрещенной литературы. В 1968 году, после вторжения советских войск в Чехословакию, в Советском Союзе спешно собирали подписи рабочих в поддержку этого действия. Она единственная в своем отделе проголосовала против. По словам руководителя, она была «не в состоянии кривить душой». Ее долгие мытарства и глубочайшая антипатия к советскому партийному режиму перешли и к Толкачеву.
В последние годы своей жизни отец Наташи рассказал ей и Адику историю о тяжелом прошлом своей семьи. Он поведал ей всю правду без прикрас: ужас арестов, бесповоротность приговоров, внезапный распад их семьи. К тому времени, когда Адик и Наташа поженились, угроза массовых сталинских репрессий прошла, но воспоминания о них были еще сильны, а об их масштабе только начинали узнавать. На XX съезде КПСС 25 февраля 1956 года Хрущев, Первый секретарь ЦК КПСС, выступил с речью о бесчинствах Сталина, обвиняя его в незаконных арестах и убийствах членов Партии во время репрессий, в неожиданном нападении Гитлера на Советский Союз и в других просчетах, хотя и не во всем, что касалось репрессий, принудительной коллективизации, голода и других бедствий, за которые Хрущев тоже нес ответственность. Тем не менее, Хрущев открыл дверь; он осудил «культ личности», позволивший Сталину заполучить такую неограниченную власть. Эта речь положила начало периоду либерализации, который ныне известен как «оттепель».
Порвав с годами вынужденного подчинения диктатуре соцреализма, некоторые свободомыслящие писатели и художники осмеливались расширять границы дозволенного, и стала теплиться надежда, что из Большого Террора и ужасов войны может возникнуть другая страна. Запуск советского спутника Спутник-1 в октябре 1957 года подогрел этот оптимизм, особенно среди молодежи. Людмила Алексеева, историк и участница правозащитного движения в СССР, вспоминает, что после той речи Хрущева «у юношей и девушек постепенно стал уходить страх обсуждения своих взглядов, знаний, убеждений и разных других вопросов. Каждый вечер мы собирались в тесных квартирах, чтобы цитировать поэзию, читать „неофициальную“ прозу, обмениваться историями, которые вместе составляли реалистичную картину того, что творилось в нашей стране. То было время нашего пробуждения». Это пробуждение, без сомнений, коснулось и Адика с Наташей.
Толкачев писал ЦРУ, что «во время моей юности» политика играла «большую роль», но он потерял к ней интерес и затем с презрением относился к тому, что называл «непроницаемой, лицемерной демагогией» советской однопартийной системы. Он не рассказывал подробно об этой перемене, но к середине шестидесятых, когда оттепель подходила к концу, а Хрущев был отстранен от власти, Толкачев думал о том, как выразить свое недовольство.
В середине семидесятых Толкачев нашел вдохновение в голосах совести Андрея Сахарова и Александра Солженицына, каждый из которых вел титаническую борьбу против советского тоталитаризма. У Сахарова, как и Толкачева, был доступ к совершенно секретным материалам, но при этом у него хватило храбрости быть инакомыслящим. Толкачев не знал его лично, но знал, за что тот выступал.
Фото пропуска Толкачева в лабораторию, где он работал, и которую пытались воссоздать в ЦРУ (Фото из архива Кита Мелтона / The Billion Dollar Spy)
В начале 1968 года, засиживаясь допоздна, Сахаров один работал в лаборатории ядерного оружия своего двухэтажного домика с остроконечной крышей, расположенного в 370 км к востоку от Москвы. Сахаров был главным разработчиком советской водородной бомбы. Когда ему было немного за тридцать, он стал членом Академии наук и являлся тогда опорой научного сообщества. У него были большие опасения насчет моральных и экологических последствий своей работы, и он сыграл большую роль в том, чтобы в 1963 году убедить Хрущева подписать с США Договор о запрещении испытаний ядерного оружия. Теперь его совесть взывала к нему еще раз, и благодаря ей он бы вышел далеко за пределы замкнутого мира, в котором преуспел и был признан блестящим физиком.
Каждый вечер с 19 часов до полуночи, один в своем лесном доме, Сахаров работал над эссе о будущем человечества. Оно стало его первым значительным актом инакомыслия. Эссе «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» было закончено в апреле. Сахаров писал о многом: он предостерегал, что планете угрожает термоядерная война, голод, экологическая катастрофа и деспотизм, но он также предлагал идеалистические и утопические идеи спасения мира, предполагая, что социализм и капитализм смогут ужиться — он называл это «конвергенцией» — и что супердержавы не должны пытаться уничтожить друг друга. Он открыто писал о преступлениях Сталина. Документ был ошеломляющим, фантастическим и потенциально скандальным. В июле брошюру опубликовали за границей: сначала в нидерландской газете, а потом в The New York Times. Эссе также тиражировалось в формате самиздата внутри Советского Союза. Сахаров затем был отстранен — по сути, уволен — от своей работы в лаборатории ядерного оружия.
Всего несколько недель спустя, 20-21 августа 1968 года, советские танки и войска стран Варшавского договора провели либерализацию в Чехословакии, известную как Пражская весна. Сахаров был воодушевлен этим демократическим экспериментом; но применение Советским Союзом суровых мер спустило его с небес на землю. «Надежды, вселенные в нас Пражской весной, разрушены». Оттепель закончилась.
