ЛЕММИНГИ (роман) Глава 3

Гадалка Прозорлѝна – в миру Екатерина Сидорова – еще в школьные годы получила прозвище «Сидорова Коза». Мать Екатерины, вдовая заводская уборщица, почем зря лупила свое чадо ремнем за каждую двойку, и вопли воспитуемой то и дело разносились по всему двору, пробиваясь сквозь деревянные стены обшарпанного двухэтажного барака. Правда, после шестого класса у дочки появилось достаточно сил, чтобы давать сдачи, и скандалы стихли, но прозвище за ней все же закрепилось. Теперь уже потому, что подросшая Катя приобрела славу самой безотказной шалашовки на районе. Число ее удачливых поклонников исчислялось десятками, а те, кому «не обломилось», всерьез комплексовали: молодому человеку надо было обладать слишком внушительными недостатками ,чтобы оказаться обойденным торопливой лаской «Козы».

С годами романтический пыл поутих, оставив после себя большой – не всегда позитивный – жизненный опыт и практическое знание людей. Это неожиданно помогло: едва грянула перестройка, Екатерина не долго мучилась с выбором своего бизнеса. Натолкнувшись в газетах на многочисленные объявления «Сниму порчу» или «Верну любимого», она решила заняться тем же интересным ремеслом. Аттестация для представителей этой хлебной профессии отсутствовала. Ни образования, ни диплома не требовалось. Зато пригодились начальные знания в области медицины: пойдя после восьмого класса по стопам матери, Катя некоторое время работала уборщицей в приемном покое районной больницы и нахваталась терминов.
Теперь она числилась записной гадалкой и ведуньей. Книги по магии или психологии Екатерину миновали, и она очень удивилась бы, узнав, что в работе с клиентами использует метод мировой знаменитости – доктора Фрейда. Разговаривая с очередным посетителем или посетительницей, Прозорлина все их проблемы рассматривала исключительно через призму сексуальной неудовлетворенности. Как ни странно, в большинстве случаев это срабатывало. Впрочем, секс действительно аккумулирует в себе практически все успехи и провалы конкретной личности. И потому, роясь в своей постельной практике, Сидорова Коза щелкала чужие комплексы, как орешки, а советы ее преимущественно оказывались полезными и действенными. Редкие неудачи не смущали. Клиентура росла, и даже те, кому она сумела помочь, не прекращали общения, справедливо полагая, что в таком тонком вопросе профилактика не помешает. Все это положительно отражалось на доходах: они росли и позволяли жить безбедно – в свое удовольствие. Хватало даже на то, чтобы помогать матери, которая уже окончательно вышла на пенсию, и существовала, перебиваясь с хлеба на квас.

Район, где прошло детство нынешней гадалки, обновился перед самой перестройкой. Старые халупы снесли, и повсюду выросли многоэтажные здания. Однако, вместе с бараками отошли в прошлое и маленькие самодеятельные лоскутные огороды, на которых при СССР, не испрашивая разрешения у начальства, жители выращивали картошку и капусту. Теперь овощной приварок иссяк, и перед пенсионерами, которых не спросясь сделали свободными участниками свободных рыночных отношений, засветила реальная угроза голодной смерти. Новоявленные владетели страны на мелочи не отвлекались – они строили очередное светлое будущее для тех, немногих, кто выживет. Екатерина, несмотря на отсутствие предрассудков и иллюзий, унаследовала от предков и кое-какие правильные принципы: «чтить родителей» было у нее в крови. Потому мать она регулярно подкармливала и даже покупала той на расплодившихся повсюду барахолках кооперативные шмотки по сезону.

Они сидели вдвоем в материнской государственной однушке, полученной после сноса родимого барака. Евдокия Петровна на дочь ворчала. Та вяло отругивалась. Между ними все было давным давно сказано, а потому слова матери и возражения дочери носили формальный характер: надо же о чем-то общаться. Екатерина уже собиралась уходить – она принесла родительнице и рассовала на полки холодильника очередной продуктовый паек, пересыпала из рвущегося магазинного пакета в двухлитровую банку сахар и, посидев полчасика в гостях, торопилась домой. Ожидался поздний визит очередной клиентки.

– Дура ты, Катька, хоть и в гадалках числишься, - проскрипела на прощанье Едвокия. – Чужим людям счастье ворожишь, а своего-то и нету. Еще в детстве по подвалам да по кустам распатронила. Так и помрешь без ребеночка.

– А чего, мама, нищету-то плодить? – стандартно ответила Катерина. – Я вот у тебя родилась, так что? Много ли радости повидала? А ты от меня? Сама ж говоришь, что одни расстройства. Ну и на кой ляд мне твой пример повторять?

– Баба без дитяти – пустой звук. – погрозила кривым пальцем Евдокия. – Судьба наша такая. Хошь, не хошь, а рожай.

– Без меня настрогали уж. Только что-то довольных мало вижу. Я в нашем районе все про всех знаю. Никого нет, чтоб хотелось позавидовать. Нет уж. Без семьи обойдусь. Для удовольствия я себе мужика всегда найду – то дело не хитрое. А так, чтоб насовсем – уволь. Вот не зря ж говорится: «не было печали, так купила порося». Обойдусь. Однако, гляди-ка, поздно уже, пойду я. Надо. Мне еще работать.

– Ну, коли надо, так иди. Когда в другой раз зайдешь-то?

– К пятнице. Может в баню сходим? Тут недалеко кооператоры новую построили. Мне по блату бесплатно. Хочешь?

– Можно и сходить в баньку-то, - оживилась Евдокия Петровна. – Особливо если задарма. Только не знаю, выдержу ли? Давно не парилась. А так бы хорошо. И потом пивка по кружечке.

– Так никто ж не заставляет на верхний полок лезть. Погреешься на нижней скамеечке.

– Ну, коли так, то давай.

– Тогда пока. В пятницу с утра загляну. Соберемся да пойдем.

– Пока.

Екатерина вышла. Сзади мать загремела замком и цепочкой – боялась лихих людей. Страх пришел вместе с переездом в новое жилье – в бараке их комната вообще никогда не запиралась. С точки зрения старой женщины по отдельным квартирам обретались люди исключительно зажиточные, и ей просто повезло затесаться в такую компанию. Вот и робела: вдруг да жулики примут ее обитую черным дерматином дверь за вход в дом богатеев. И украсть-то ничего не украдут, а с досады и убить, и покалечить могут. Кроме того, хранились у Елизаветы и обязательные для людей ее поколения «гробовые», и на них, по ее мнению, тоже могли покуситься тати. Гадалка усмехалась: «Господи прости, мама! Ну кому твои копейки сдались? Кто на них позарится?» Но спорить было бессмысленно: все это уже сто раз обсуждалось, и старуха все равно продолжала греметь запорами.

К Прозорлине в ее районе относились либо с уважением, либо с робостью, либо с осторожным неодобрением. Равнодушных не было. Те, кому магические услуги были без надобности, презрительно щурились: «Надо же, из шалавы в гадалки пробилась!» Однако большинство на всякий случай при встречах здоровались: не нагадала бы беды какой. Кто ее знает? Бабы и мужики, приходившие за советом, уважали. Даже если ворожба не помогала, Екатерина клиентов выслушивала внимательно, в положение их входила с пониманием и сочувствием, а многим ведь только того и надо – выговориться. Не одобряли ее более всего те, чьи мужья или жены получали от нее полезные советы, как справиться с домашней тиранией или обуздать слабую на передок половину.

– Житья не стало от моего-то, - жаловались одна другой бабы. – Наслушался от Козы Сидоровой, и всех друзей-поклонников поразогнал. Не с кем душу отвести!

– Моя к гадалке Прозорлинке зачастила, чтоб ей! - матерились мужики. – Теперь королевой ходит. Слова ей не скажи. Чуть что, «спи на кухне». Вот ведь змея!

Дорога от матери к дому вела через пустырь, бывший когда-то школьным стадионом, а нынче заросший клочковатым бурьяном и лопухами. Ограда стадиона – сетка-рабица, закрепленная на штырях горизонтально лежащих бетонных блоков – во многих местах была пробита и порвана напором местных жителей, не желавших давать лишнего крюка при передвижениях от квартала к кварталу. Сейчас, в тусклом свете редких вечерних фонарей, она казалась декорацией апокалиптического фильма о последствиях новой мировой войны. Ощеренные куски камня, торчащая проволока, помятые опоры – все это говорило о разрухе и запустении. И лишь тропки между кустами бурьяна и репейника, пробитые населением, свидетельствовали о наличии вокруг какой-никакой жизни. Хотя порой казалось, что тропки эти ведут не к домам, а в щели между битыми бетонными плитами, в какие-то глухие и тесные норы, где и гнездится теперь заброшенное Богом человечество.

На первый взгляд, на пустыре было безлюдно. Впрочем, зорким своим глазом Екатерина заметила на другом конце поля чью-то приземистую, явно мужскую фигуру, двигающуюся навстречу. Ускорив шаг, она решила было свернуть, чтобы не сталкиваться с неизвестным прохожим лицом к лицу, но и встречный ускорился, и почти в самой середине площадки их пути пересеклись.

– Доброго вечера, Екатерина батьковна. – раздался мужской голос. – Никак от матушки?
Сидорова Коза узнала следователя Ничипоренко. Когда-то, еще будучи участковым уполномоченным, он задерживал ее за беспутство и морочил голову профилактическими беседами. Потом, правда, сердце представителя власти не выдержало гормональной волны, исходившей от юной нарушительницы порядка, и у них закрутилось. Роман был бурным, но предсказуемо недолгим. Конец ему положила жена Геннадия Семеновича, которая подожгла палку сразу с двух концов: накатала на мужа жалобу начальству, а самой Катерине, подкараулив у дома, поставила внушительный фонарь под левым глазом. Гену долго возили мордой по ковру в кабинете начальника отделения и в конце потребовали «не порочить мундир».

– Хочешь гулять – гуляй, - сказал ему тогда полковник Мельничук. – Но чтоб не на районе. Думать надо головой, а не передним шлангом! Девке этой едва восемнадцать стукнуло. Мне за твою аморалку очередного звания лишний год ждать придется. Статистику ж портишь! Еще раз, и будешь мне потерю в зарплате за свой счет компенсировать. Понял? Ну а сам в лейтенантах посидишь. Тебе, видать, рано расти. На повышение пойдешь, когда все остальное опустится. Свободен. Иди, работай.

С женой Геннадий, придя домой, тоже поговорил строго. Та не ожидала наезда и оробела, прекратив разгоравшийся было скандал.

– Ну что, дура!? – аргументировал он. – Чего добилась-то? Как в койку, так у тебя вечно голова болит? А как мужик, тебя не беспокоя, свои проблемы на стороне решает, так тебе, значит плохо? Ну вот теперь кирдык твоей дубленке. Пока следующую звездочку не получу, ходить будешь в старом пальто.

На следующий день жена снова отправилась на работу мужа и битых два часа уговаривала полковника Мельничука жалобу ее вернуть и взыскание Геннадию не записывать. Уперев руки в полнеющие бока она говорила громко и убедительно. Решающим аргументом стало:

– Он же, конь неезженный, все равно себе бабу на стороне найдет. А коли обидится, то и десять. Глядишь еще и к вашей подкатится. С него станется. Я его, паразита, знаю! Пугнули его для порядка, и будет с него. А то хуже б не было.

Начальник подумал-подумал, и приказ о взыскании порвал. От греха. Так что все обошлось.

– Привет, власть! – Сидорова окончательно успокоилась и заговорила голосом игривым и томным. – Что ж один-то вечерами район топчешь? Гормон выгуливаешь?

– У тебя все об одном, - отмахнулся Геннадий Семенович. – Былое уж давно бурьяном поросло, как этот двор, а ты припоминаешь. Или глаз зачесался?
Сидорова хохотнула.

– А и зачесался! Хорошая у тебя, Гена, баба. Цени! Я ж вашей паре семейной одного только добра желаю. Как она? Здорова?

– Спасибо за беспокойство. Здоровей прежнего.

– Так чего в такую темень бродишь? Маньяк что ли какой завелся?

– Маньяк – не маньяк, не знаю, а осторожность, тебе, Катерина, не помешает. Столько происшествий сейчас – протоколировать не успеваем.

– Иди ты? А какие?

– Да, все случаи несчастные. Народ как специально на рожон лезет. И все со смертельным исходом. Уж поговаривать стали, что гипнозом людей в гроб загоняют. Ты-то не причастна ли?

– Я, Гена, людям никогда зла не желаю. С моей работой это прямой путь самой в могилу ложиться. Злое-то всегда возвращается, да еще сторицей. А чего это милиция несчастными случаями занимается? Вроде ж не по вашей части?

– Когда потерпевший гибнет, по нашей. Это уж потом прокуратура дело возбуждает. А сперва мы разбираемся, что да как. Ты вот ничего странного в людях за последнее время не замечала?
Прозорлина задумалась.

– Знаешь, если подумать, то и впрямь меняется что-то. Только в толк не возьму, что именно. Но вот сам посуди: раньше баба мужику рога наставляет, а он, коли ее в этом деле подозревать начинает, так ведь сперва разобраться хочет, правду узнать. Ну а нынче любой сразу: «Пришибу!» Я уж скольких девок от увечий спасла за последний год. А может и похуже бы кончилось.

– Ничего себе! А что ж ты нам-то не сообщаешь?

– Что сообщать-то? Да и не люблю я вашу полицию. Ну, вызовете мужика, ну наорете на него. А он только озлобится, и затаится. Глядишь, и впрямь потом за молоток возьмется, да бабе своей голову прошибет. Один вред. А со мной поговорит, его и отпустит. Нету у вас на такой случай никаких аргументов. Профанация.

– Гляди, каких слов нахваталась, - обиделся Ничипоренко. – Давно ли сама-то чужим женам рога наращивала. А туда же. Судить вздумала.

– Гена, ты совсем дурак или родом так? Ну, подумай головой своей квадратной, кто лучше мужиков знает: жены верные или девки гулящие? Да, если б жены, то мужики бы дома сидели. А тут еще вы вмешиваться начнете. Жена ведь как думает: паспорт своему пропечатала, и он теперь никуда от нее не денется. Еще и детей нарожает, и давай щеголять в затрапезе – смотреть без слез не на что. Вон, погляди утром у мусорных баков, как эти мужние жены с ведрами выходят. Нечесанные, нестиранные, неглаженные, в тапках рваных. Морды кривые – на все исподлобья глядят. Как что не по их, с места орать начинают. Ну и долго ли нормальный мужик рядом с такой бабой продержится? Хошь, не хошь, а или запьет, или на сторону бегать начнет. А там ему и привет, и ласка, и косметика, и белье красивое, и простынки стиранные. Ведь мы-то, незамужние да гулящие, для вашего брата, считай, профилакторий. Не то б у тебя статистика по синякам и переломам давно бы зашкалила. Но только и ты тоже прав. В последнее время народ злее сделался. Сама замечаю.

– Хочешь сказать, одними несчастными случаями не обойдется? Покруче будет?

– Тут и к гадалке ходить не надо. Вот ведь какое дело: больно уж активно люди стали себе врагов искать. Войны нету, а неудачников полно. На фашистов не свалишь, чеченцы замирились, бандюков вы приструнили. И кто остается? Правительство или сосед-коммерсант. Вот на них все свои беды и валят. А когда неудачников много, жди беды.

– Ох, не каркай.

– Не ворона я, чтоб каркать. Я тебе, Гена, умные вещи говорю. А твое дело простое: хошь слушай, хошь с макаронами кушай. Но задуматься-то не мешает. Авось подготовиться успеете.

– Ладно. Услышал я тебя, ворожея. Подумаю. Ну, бывай здорова! Сама-то поздно не гуляй. Мало ли придурков.

– Придурков много, да боятся они меня. Ну и смотрю ж по сторонам-то. Спасибо, что беспокоишься. И тебе не хворать.

И собеседники разошлись каждый в свою сторону.