В частной, платной клинике, коридоры которой лоснились чистотой и сдержанным богатством, в кабинете у лора, где сверкали всевозможные никелированные штуки, предназначение которых очевидно не понятно профану, отец малыша, услышав: Синегнойка осталась! – точно осунулся, сразу вспотел…
Малыш сидел у него на руках, его должен был осмотреть лор, пока расшифровывавший результаты бакпосева матери – более собранной, деловой.
-Сам удивлён, - говорил подвижный, крепко сбитый, рыжеватый, жизнерадостный врач. – Желательно близким родственникам сделать анализ. Колоть антибиотики пока не хочу, нужно узнать – не долечили, или повторное заражение.
-Не знаю, уговорю ли мужа, а он бабушку.
-У тебя деньги есть? – спросил вполголоса муж.
-Да.
-Ну, сделайте.
Сначала осматривали малыша.
Результат был вполне приемлемым.
Потом лор, распечатав палочку с ватным окончанием, полез в рот отцу, ворочал ею там, извлёк всю в пятнах жёлто-чёрных.
…неврастеник, поэт, живущий за счёт матери, хоть и публикующийся постоянно – но кому теперь нужны стихи… он сжимался внутренне, как моллюск, уходил в свою раковину, но в ней уже было плохо.
У меня найдут, думал, точно ведь, по закону мерзавности: ни с кем не общаюсь – где мог подцепить?
Малышу промывали горло, он был накрыт прозрачной бумажной тканью, и лор умело брызгал ему нечто в рот, а мать держала у подбородка малышка лоханку, куда он сплёвывал.
-Ещё чуть-чуть! – ободрял врач. – Хорошо держится. Очень хорошо. Большинство детей не даётся. Всё. Герой!
Малыш – после прижигания люголем – закашлялся; отец носил его по кабинету, подходил к окну, за коим выстраивала империю зима; малыш вспотел, кашлял.
Жена совала салфетку, слушая рекомендации врача.
Потом малыш рассматривал наряжённую ёлку в коридоре, а мать расплачивалась у пластиковой выгородки, совмещавшей кассу и регистратуру.
Откуда у меня? Почему у меня? Нервно вертелось в сознанье отца, убеждённого (когда ехали), что малыш поправился и завтра поведёт его в сад, какой так любил сынок: его социабельность противоречила социофобии отца.
Знакомый водитель, не раз подвозивший на близкие расстояния то за сотню, то за полтинник, высадил жену у метро, а отца с малышом повёз к дому.
-Всё плохо, очень плохо! – с порога объявил отец своей матери – бабушке малыша.
-Внучок мой вернулся, - хлопотала она: деятельная, несмотря на возраст, зарабатывавшая деньги, невзирая на старость. – Что плохо?
-Не прошло ничего. У меня бакпосев взяли. Надо бы и у тебя.
-Схожу в поликлинику, узнаю, что делать.
А малыш, одетый, забавный, как медвежонок прошёл в комнату и возвратился оттуда с двумя машинами, повторяя:
-Лять, лять.
-Подожди, холодно.
-Мы ненадолго, - ответил отец.
Они вышли – догорал короткий декабрьский день, и пышные снега, взявшие двор в полон, переливались золотисто под светом только зажегшихся фонарей.
Малыш возился у засыпанной песочницы, крохотным ковшиком экскаватора он черпал снег, пересыпал его в кузов грузовика, вёз тот по бортику.
Мороз щипался не сильно; янтарно, зелено, красно загорались окна домов.
-Андрюша, - послышалось сверху. – Принеси мне снега!
Малыш приносил обычно – в подарок бабушке.
Малыш смотрел вверх, потом кинулся к грузовичку, и стал наполнять его свежим, рассыпчатым.
-Давай я экскаватор возьму, а ты грузовичок понесёшь, - предложил отец.
Они шли медленно, и отец, глядя на дорожки, очищенные, но сохранившие нижние пласты, игравшие розовым серебром и прозрачным золотом, вдруг почувствовал себя счастливым, несмотря на предстоящую неопределённость.
Александр Балтин
