25.
… Облачко мыслей спустилось над Витей, окутав его на мгновение вместе с туманом. Он тут же, внезапно и неожиданно для самого себя, стал думать о матери (которая, как потом выяснилось, была совсем рядом!)
«Заметить всю глубину её самоотречения можно только в глазах, - думал Витя,- но часто ли дети смотрят в глаза своей матери или отцу?» Он вспомнил, как однажды, будучи уже взрослым человеком, увидел эти глаза-колодцы: устремлённые на него, в бесконечных лучиках морщин, они как бы вкладывали её душу, всю её натуру, - в него; это было ощутимо почти физически, и Витя почувствовал тугой удар в области сердца и был в буквальном смысле потрясён!
А всё в тот день было совершенно таким же, как и в другие дни, обыденным и ничем не примечательным. Разница была только в том, что сын в этот день посмотрел в глаза своей матери - и какое-то мгновение не отводил их, как делал до этого бессчётное количество раз… Нет, напрасно говорят, что скрытный, уходящий в себя, прячущий глаза человек может быть душевным: душевность, как думал и понимал её Витя, - это способность как раз хоть на мгновение заглянуть в глаза, в душу другого человека. И, возможно, душевность даётся от Бога.
Мелькнула мысль: а не Бог ли вселился в душу матери? Ведь ни он, ни кто-то другой, знакомый ему, ни за что не смогли бы выдержать такой изнурительной жизни, как у матери, - и остаться при этом человечными, заботливыми, душевными, самоотверженными, как она: это под силу или герою, или Богу… «Мать- героиня» - это не совсем точное звание, поскольку мать была не только героиней-матерью, но и героическим человеком без всяких оговорок…
После того потрясения, которое испытал Витя под властью материнских глаз, он стал думать: а все ли её дети, все ли его братья хотя бы раз в жизни заглянули в её глаза вот так же, с таким же обнажением? Ведь после этого жить по-прежнему уже нельзя, происходит переоценка ценностей, словно постиг что-то святое, какой-то высший смысл бытия…Конечно, будни его поглощают, затирают и дробят, но он не исчезает вовсе, а таится, теплится где-то в глубине души до поры, до времени, чтобы в звёздный час состояния духа, в минуты вдохновения вспыхнуть, – и из глаз в глаза, из разума в разум, - переселиться в другого человека, осуществляя великую миссию связи времён. «Распалась связь времён» - гениальная формула Шекспира, означающая, что люди уже не смотрят в глаза друг другу: дети – родителям, родители – детям, братья – другим братьям и сёстрам… Это, наверное, самое страшное, что может случиться с человечеством. Отсюда все малые и большие войны, все мировые катастрофы и катаклизмы… И каждый человек в отдельности несёт в себе ответственность за нравственное здоровье людей – и всей своей жизнью или оберегает его, или разрушает. Сторонних нет, все одинаково ответственны, какие бы должности ни занимали… И нет ли серьёзной ошибки в том, когда думают, что большой начальник несёт гораздо бОльшую ответственность, чем рядовой человек? Разве мы в жизни больше общаемся с начальниками (тем более высокого ранга, большими), а не с такими же людьми, как и мы сами? И именно из общения с ними, и только с ними, выносим мы впечатления жизни, состояния нашего духа, нравственную чистоту или замутнённость… Значит, от этих рядовых людей в решающей степени зависит, каковы будем мы, а от нас, в свою очередь, зависит, какими будут уходить люди от общения с нами. Легче отвечать грубостью на грубость, грязью на грязь, ложью на ложь, но истинно от каждого в отдельности зависит, чем ответит он. Вот именно в этом смысле и равны все, одинаково ответственны за бездуховность или высокий дух общества. «Рыба гниёт с головы» - дурацкий, мещанско-обывательский щит для собственной безответственности. Какая разница, с какого места начинает гнить «рыба»! Главное, самое главное – почему?! Потому что в какой-то момент быстролетящей жизни человек предал самого себя, перестал быть судьёй своему жизненному поведению, сделался только защитником себя, любимого! Вот первопричина душевного разложения и гниения, и среди множества лозунгов, окружающих людей в жизни, не грех вывесить бы и такой: «Предал самого себя – совершил преступление против человечества!»
Конечно, простые душой, нравственные люди чаще не думают об этом, чем думают, - они просто остаются нравственными, не изменяют себе потому, что это для них естественно. А значит – легче. Странно, почему многим людям стало легче быть неестественными? Мимикрия души? Но разве она предусмотрена природой? Если душа – это сплав мыслей и чувств человека, то есть некий синтез, нечто такое, что в чистом виде не существует в природе, - значит, природа не могла предусмотреть её приспособляемость к окружающей среде. Напротив, душа как некий синтез и одновременно как синтезатор, сама должна творить вокруг себя неповторимую атмосферу, - как, например, музыкальный синтезатор творит звуки, не существующие в природе. И, значит, именно творчество души – признак настоящей души, именно творческая душа – признак настоящего человека…
Мать и сын были рядом в ночной тишине, и мысли медленным облаком поплыли от него к ней, оседая в пути на деревьях, кустах и травах и становясь частицей памяти и знания земли…
… Мать большого семейства была именно таковым человеком, вовсе не сознавая этого. И больше всего на свете хотела одного: счастья своим детям. Она потому и тянула, не унывая, тяжелейшую лямку хозяйства, что это работало на счастье её детей. Правда, как всякая мать, она несколько ограниченно понимала их счастье: были бы здоровыми, сытыми, одетыми,- и слава Богу, и что ещё для «щщастя» надо? Но её вины в этой ограниченности не было: её собственные детство и юность были настолько тяжёлыми, что представление о счастье и благополучии сложилось именно таким. Впрочем, что это такое – счастье – никто достоверно не знает… Тем не менее на этой почве у неё возникали довольно частые, хотя и не глубокие, конфликты с детьми. Частенько им хотелось поехать в областной город, сходить в зоопарк или кино, посмотреть выступления известных заезжих артистов, - а денег на это, по её хозяйскому расчёту, не было. Когда они отказывались (по врождённому стеснению) от денежной помощи со стороны школы (в виде покупки пальто или костюма для кого-то из ребят), - мать расстраивалась и не понимала их, но просить обратно эту помощь никогда не ходила, а стеснительные детки, краснея от директорского предложения, почти всегда отказывались от такой поддержки, в чём, конечно, были не правы…
Она могла проверять у них уроки, пока дети учились в начальных классах, но в старших классах они оставались без её контроля и, пользуясь этим, частенько отлынивали от домашних заданий и подолгу гуляли на улице. Ей оставалось проверять только дневники, и по оценкам и записям в них судить об успеваемости своих детей-учеников…
Впрочем, все они уже выросли и выучились, только Гарику осталось ещё три года…
Лай собаки вернул мать к реальности: телок делал новую попытку пробиться к ней, и если бы не собака, это случилось бы неминуемо. Нога уже болела сплошной, отупляющей болью, всё тело затекло от неудобной позы, стало холодно и знобко, и страх вновь овладел сердцем матери. Что же делать? До утра ей так не дотянуть…
Вдруг собака, умчавшаяся вслед за телком, залаяла как-то по-особому, словно встретила кого-то ещё. И действительно, через минуту, увиваясь вокруг человека и заманивая его к печальному месту, она метнулась к матери и стала вновь лизать её лицо. Этим человеком был глухонемой, дядя Коля. Он сразу понял, что собака чего-то хочет от него, и поспешил на помощь к постанывающей женщине. Она узнала его и сказала только одно слово: «Нога!» Он всё понял, осторожно потрогал сломанную ногу и решил нести раненую домой. Но мать была столь тяжела, что он едва поднял её с земли. Увы!- боль матери не дала сделать ему и трёх шагов: сильно застонав, мать впилась ему руками в плечо, и он вновь положил её на землю, жестами и мычанием объясняя, что сейчас сбегает за её мужем… И побежал крупными прыжками, сильно отталкиваясь от земли…
Именно этот неясный шум немого с матерью услышал Витя и свернул в хуторской сад переждать непрошенную суету. Если бы он знал, что в полукилометре от него погибает в мучениях мама!
Но этого не знал ни он, ни другие дети, ни отец… Одна собака знала, да вот теперь ещё глухонемой…
(Продолжение следует)
