27.
Отцу часто приходилось тогда возвращаться домой поздней ночью. И всегда, в какую бы погоду он ни возвращался, отец жадно впитывал в себя все запахи и звуки прибалтийской ночи. Если была зима, стояла вязкая белая тишина, почти не нарушаемая какими-то посторонними звуками. Дышалось хорошо, звонкий мороз проникал в лёгкие, освежая, казалось, не только их, но и сами мысли. В такие минуты думалось, что люди спят почему-то в самые лучшие минуты их жизни, точнее, жизни, окружающей их. А может, жизнь именно потому и казалась в эти минуты такой чистой и возвышенной, что рядом не было людей? Не потому ли многие в последнее время, да и он в том числе, стремятся к одиночеству? Но – странное дело - даже в одиночестве человек думает о других людях, о своём месте среди людей… То есть, одиночество – это одна из форм общения с людьми, форма мысленная, душевная… Вот хотя бы сейчас: он страшно одинок, но все его думы – о семье, о детях, - и тем более мучительные, чем больше пропасть между ним и детьми…
Учились дети неровно, но разве делил он их в сердце своём на лучших и похуже? Все были дороги: и Валерий (хоть и не своя кровь),и Гриша, переболевший рахитом,и Сергей, и Витя… А как любил он единственную дочку, разве расскажешь? А младшие детишки, Ваня и Гарик: всё лучшее отдавал им, только бы радовались жизни!
В их учёбе, как и во всём остальном, грех жаловаться, он пользовался большим влиянием на детей. Хотя он редко проверял своих беспокойных детишек, и поэтому они много своевольничали. Когда же до него доходили слухи о каких-нибудь существенных проказах того или иного ребёнка, он наказывал жестоко: не разрешал выходить на улицу по неделям, бил по заднице рукой или ремнём, а матери запрещал их жалеть или защищать. Разве можно воспитывать без строгости, как-то иначе? Но мать, естественно, не выдерживала, выпускала детей на улицу, и если это он случайно замечал, разражался скандал между родителями.
Почтительный страх перед ним действовал на воспитание детей положительно: если бы не он, дети наверняка выросли бы хулиганами или ворами. Если вспомнить, то были и кражи, даже из соседней чайной. Конечно, делали это старшие: Валерий, Гриша и Сергей. Мать, узнав однажды об этом, жестоко избила их ремнём, крича и плача от отчаяния и жалости, и они запомнили этот урок на всю жизнь. Но отец воспитывал их иначе, иным способом: требовал, чтобы ребёнок смотрел ему прямо в глаза, чётко произносил слова, рассказывая о проступке, сам приносил отцу ремень, громко просил прощения и после этого получал свою порцию выволочки и другого наказания… А за воровство яблок, например, он требовал относить эти яблоки хозяину и извиняться перед ним. Его руки и властный голос были очень жёсткими, но дети старались не ныть и не хныкать, зная, что это раздражает его ещё больше, - и научились довольно стойко принимать свою участь, осознавая всем существом собственную провинность…
Так и повелось: почтительность дети отдавали ему, любовь – матери, и во всех семейных ссорах всегда принимали сторону матери. Права или неправа она была (чаще всего права), но её слёзы моментально завоёвывали сердца детей, и они сначала молча, а потом, взрослея, и поступками, - принимали сторону матери. Почти все, входя в определённый возраст (14-15 лет), сталкивались на этой почве (к которой всё больше примешивалось пристрастие к спиртному) со своим отцом,ссорились по-крупному, - и иногда почти вступали с ним в драку. Но они были родными, плоть от плоти его дети, - и следы от ссор постепенно затягивались, а вот с Валерием примирения не наступало никогда, и с каждой новой ссорой пропасть между ними увеличивалась и со временем не уменьшалась. И сегодня, подлец, поставил жирную точку в их отношениях: отныне он, отец, его и знать не хочет! И пусть лучше не попадается ему на глаза в его доме, а не то – он за себя не отвечает!
Отец выругался вслух в душной темноте маленькой комнаты и вдруг услышал резкий стук в дверь. Он даже вздрогнул: какого хрена так стучать? Злой и раздражённый, он поднялся и, не зажигая света, прошёл через комнаты к входной двери, нетерпеливо открыл её со словами: «Чего кому надо?» На пороге стоял глухонемой, бледный и возбуждённый, сильно запыхавшийся. «Опять какая-нибудь пьяная драка, бегут по привычке ко мне»,- раздражённо подумал отец и твёрдо решил, что никуда не пойдёт, самому тошно.
Немой схватил его за руку и потащил на двор, громко выдавливая из себя какие-то междометия. Отец поначалу подчинился такому напору, однако на дворе выдернул свою руку и зло сказал: «Говори, чего надо? - и даже не заметил глупости своего требования. Немой указывал на сарай, где стояла машина, и тянул отца туда. «Вот оно что, ехать куда-то! Ну уж дудки! – Отец резко повернулся к порогу и бросил на ходу: «Никуда я не поеду! Извозчика нашли! Пошли все на хрен!» Он уже занёс было ногу над крыльцом, как вдруг почувствовал смертельную хватку: немой схватил его за плечо и круто развернул. И не успел отец произнести и слова на такую выходку «гостя», как получил сильный удар в челюсть, и наверняка свалился бы, если бы немой не удержал его на ногах.
-Ты что, пьяный, сука? –захрипел отец, и вдруг увидел перекошенное гневом лицо немого и просто испепеляющий взгляд даже в полумраке двора.Немой отпустил отца и повелительным жестом указал на сарай. «А ведь здоров, как бык, убьёт ещё» - присмирённо подумал отец и зашагал к сараю. Вспомнил, что ключи от машины остались дома, и повернул было назад, но немой вновь схватил его за руку. «Да я за ключами, за ключами, не хватайся! Отпусти, тебе говорят, никуда не денусь!» Немой понял и жестом показал, чтобы тот побыстрей шевелился. «Да пошёл ты…» - по дороге пробурчал отец, но невольно ускорил шаги.
Уже сидя в машине, впервые спросил:«Что случилось? Куда нужно ехать?» Немой отлично понял вопросы по движению губ (видимо, ожидал их),- и стал активно объяснять жестами, куда и зачем ехать. И тут отца осенило:«А ведь матери дома-то нет!Вообще никого нет!Уж не с ней ли чего, ведь кулёма ещё та?»
Когда с дороги свернули на луговой просёлок, стало ясно, что именно с матерью что-то произошло. «Вот ещё, не было печали – дак черти накачали! - сильно забеспокоился отец. – К телку, что ли, попёрлась, дура хромоногая?» Вместе с волнением росло и раздражение, и даже злость. «И чего не сидится дома? Вот, по ночам шляться,- а теперь возись, как с малой, больно мне надо!» Фары высветили телка, собаку и лежащую на траве фигуру матери. Мелькнуло бледное, как мел, заплаканное лицо, искусанные губы. Отец подъехал вплотную, мать зажмурилась от яркого, ослепляющего света.
- Петя, ты? – только и спросила его, и тут же зарыдала в голос. – А я… видишь… с ногою опять…
- Да ладно, не ной, этим не поможешь! Сейчас отвезу домой, вызовем скорую. Потерпи ещё… - Отец ненавидел слёзы матери и даже побаивался их, пытаясь прикрыться от них суховатостью и отрывочностью фраз, грубоватостью тона.-Раньше надо было думать!
Вдвоём они подняли плачущую женщину и не слишком осторожно положили её на заднее сиденье, подоткнув под ногу какую-то подвернувшуюся одежду. Стоны матери скребли отца за сердце, но вместо жалости и сострадания к матери поднималось жгучее раздражение. На глаза попался телёнок, и отец с разбегу ударил его пинком в живот:
- На, падла, получай своё пойло, чтоб ты издох!
Телёнок рванулся прочь, но верёвка удержала его, и он захрипел громко и протяжно…
Уже в машине отец припомнил, что видел здесь и собаку.
- А что псина тут делала? – спросил он мать, чтобы как-то отвлечь её от горестных мыслей.
- Собака жизень мою спасла, Петя… Коли б не она… померла бы я, Петя… - И снова заплакала, видимо, вспомнив, как всё это было. – Сердце уже… умирало. Такая боль была… а она отогнала телка…Не дала растоптать меня… Вот тольки сердце…никак не успокоится… Млостно мне что-то, Петя…
Отец принял решение везти её немедля в соседний районный центр – там и больница получше, и его неплохо знают: ещё по временам, когда он работал в пожарном надзоре (был такой период в его милицейской службе). «А то ещё, не дай Бог, помрёт, ведь бледная, как смерть…» Он остановил машину, сказал немому:
- Я в город. Отвезу сам. Ты иди домой, спасибо. Там помогут санитары. Иди».
Немой всё понял, торопливо вылез из машины, и пока она не удалилась, печально смотрел ей вслед… Его рыболовный улов остался возле телёнка или умчался в машине, но дядя Коля махнул на него рукой, и, вытирая грубым рукавом набежавшие внезапно слёзы, поплёлся к себе домой… Он почему-то почувствовал, что видел сегодня Зинку в последний раз…
(Продолжение следует).
Прочитала конец, потом от начал до конца. Очень понравилось, наплакалась правда... Эту работу обязательно надо издать в виде книги.
Премного благодарен Вам, Олеся, - что отметили для себя не только мои стихи, но и прозу! Нет, конечно, в таком виде повесть ещё не годится для книги, слишком у неё много недостатков. Но её задумка, если бы взяться переписать повесть заново, - до сих пор меня волнует, воплощена только слабо. А то, что Вы прослезились, говорит о том, что Вы прекрасно всё прочувствовали и за текстом, силой своей душевной интуиции! Браво Вам!
Публикация пока ещё продолжится, но уже близка к финалу... Спасибо за Ваше внимание!
Я прочитала сейчас 27 частей, хотя, честно, не планировала это делать, просто не смогла оторваться. Очень люблю такие жизненные, душевные истории. Я получила огромное удовольствие от чтения и так захотелось маму обнять покрепче, сказать ей за все спасибо... Вот Вы говорите, для публикации не подходит - я не критик, возможно, есть какие-то огрехи, но читается Ваш рассказ/повесть очень легко, на одном дыхании и оставляет след по себе, что еще надо? Буду следить за продолжением!
Спасибо, Олеся! Я, конечно, мог бы ответить более детально, в чём вижу свои огрехи, - и в чём вижу перспективу переделки... Но, пожалуй, не стану это делать... Пускай у вас останется доброе чувство от прочтения, как у меня долго оставалось чувство волнения при написании. Очень хотелось бы услышать Ваше мнение, когда завершится публикация. Быть может, поговорим тогда более подробно и задушевно! (Хотя не возбраняются Ваши комментарии и, так сказать, в текущем режиме опубликования...) "Спасибо Вам и сердцем, и рукой"!
Печально... Обязательно прочту с первой части.
Спасибо за Ваше внимание, Мария! Объём, однако, может быть компенсирован только сочувствием к повествованию! Но у Вас этого не отнять, Вы полны сочувствия!