Семейный праздник-31

31.

Так вот какое славное виденье явилось аисту в ночном полёте! Ему на помощь юноша спешит! Спеши, мой друг, спеши, - пусть даже в нежных грёзах, но торопись в пути, пока не сгинул я…
И в этот миг, уже вблизи гнезда, услышал аист голос вожделенный! Старушка снова говорила с ним!

- Нет, не дадут ни мне поспать, ни тэбе, - так и таскають яблоки в саду… Уж я и с палкой скольки выходила, и во дворе на лавке засиделась, а им одно: ня слухають, а идуть! Ты где лятав, от криков цих подале? И ты лятав, и в доми никаго… Где ето Зинка поздно так гуляеть? Ти не случилась ли чаго, каб знать?.. Ты не видав дачкУ мою, ай видев? – «Нет, я не видел, был в другой дали… Мне подал звук подводный обитатель, и я хотел бы это разгадать!.. Ты помоги мне, как и обещала, - послушав, разгадать подводный зов!..» - Хай буде так, но слышу я травогу, что ходить возле мэни по двору… Ты поднимись у небо, и оттуда увидишь Зинку, и унуков тоже, - и скажешь мне, колы их ждать у дом… А до тех пор, пока я здесь травожусь,- я не смогу табе ничем помочь… Ляти скорей, я на дворе побуду… и сад постерягу, и дом пустый…»

Ну, что ж, скорее в путь! Прогнать усталость! И в темноте я вижу, как при свете! Я отыщу их всех,- и тут же к ней! А там – хватило б только сил последних добраться до печального канала и, наконец, всё вызнать, всё понять!
Несчастный, разве мог он знать тогда, что мать лежит в машине, а машина – в пятнадцати верстах уже от дома?..

… Сначала ехали в глухом молчанье, лишь мать стонала, силясь не стонать… Отец был голоден, от курева тошнило, на сердце оседал глубокий мрак… И раздражение с неудержимой мощью давило изнутри, стремясь прорваться…
Мать чувствовала близкий обморок, по всем предощущениям, глубокий, но ни на миг не забывала то, что ей нельзя оставить дом в разладе…

И, наконец, преодолев на полминуты муку, сказала мужу:

- Петя… Как же быть? У доме ссора… я таперь калека… Вы без меня побьётеся до смерти…

Отец молчал, да не хотел и думать, к чему же клонит мать в недобрый час…

- Ты, Петя, не молчи… ты сам подумай… Я, может быть, помру – и что тогды?

Мать видела его затылок бритый, но даже по затылку поняла: нет никаких надежд на примиренье! И, может быть, ещё один вопрос,- и он взорвётся бешеным вулканом!..

Мать замолчала, губы прикусила, и – заскулила: тихо, безнадёжно, как жалкая собака на цепи…

- Заткнись и не скули,- сказал отец, и в мертвенной бесстрастности кипели глубинные и ненависть, и гнев…

- Как не скулить, когда война у доме!.. Ну хоть раз в жизни пожалей меня! - Высокий голос бился в потолок и возвращался копьями под сердце.- Послухайся хоть раз – и помирись, не отлучай Валерика от дома!..

- Кому сказал: заткнись и не скули? Три раза я одно не повторяю!

Ещё минуту ехали в тоске, но сил душевных дальше не хватило, и, плача, мать в отчаянье сказала:

- Всю жизень мучил… я тебе была не человек, а барская прислуга… За стольки лет ни разу не сказал… ни одного… приветливого слова… Ти я была нягодною женой? Ти я была нягодною хозяйкой?.. А я терпела… ради одного: каб ты, отец, был детям рОдным батькой! Но ты любив не жонку, не детей: усюю жись любил себя однОго… За что, скажи, ты мучив так меня: ти я тябе нискольки не любила? За что с Валерком сваритесь всегда,- ти он тябе не звав своёным папкой? Прости яго,- и я лягко помру, не унесу тый камень у могилу!..

- Да что ты давишь на меня своей могилой,- свирепо развернулся к ней отец. - Жила паскудой, и подохнешь так же! Ишь, упрекает, - мучил столько лет! А я с тобой не мучился, скотина?!

- Зачем тогда женився? Ты же знав, что у меня ребёнок незаконный!

- Да если б знал, что буду жить, как жил, - я б на тебе вовеки не женился!

- Зачем детей так много заводив? – Яны ни в чём за нас не виноваты. И из-за нас им мучиться – зачем?

- Да это ты настраивала их за годом год отцовыми врагами! Ты гадить мне придумала детьми, - а требуешь любви к тебе и детям!

- Наоборот, я всякий раз тебя перед детьми у ссорах защищала!

- Да на хрена защита мне твоя? – Я им отец,- и это всё решает! Я не обязан слушать от детей ни замечаний их, ни их нотаций! А твой сыночек наглый оскорбил! меня! – в моём же доме! принародно! Да я такое в жизни не прощу!

- Ён сын и твой, яго усыновив ты,- зачем таперь ты мучаешь меня? Я умереть хочу с такого горя, и, чует Бог, от горя и помру…

Мать завыла в голос, а у отца задрожали руки, и эта дрожь передалась машине. «Так можно врезаться – машина ходуном!» Деревья проносились мимо каким-то не то почётным, не то траурным караулом… «Хорошо, хоть деревья навытяжку», - саркастически подумал отец.- А дети распустились до последнего предела! Сволочи!» Волнение не проходило. «Нет, этот вой сведёт меня с ума!»

Мать выла уже в полной безнадёжности, что жизнь её наладится хотя бы самую малость,- нет, не бывать уж этому вовек. Даже самой малости за всю свою мученическую жизнь не заслужила!

Отец резко затормозил, повернулся к ней:

- Если не замолчишь сейчас же,- убью на месте!

Мать завыла ещё сильнее, почти как сирена.

- Я кому сказал, замолчи? Слышишь ты, идиотка? Заткнись, тварюга, или я за себя не ручаюсь!

Нет, этот голос был уже сильнее её, - он рвался из машины в ночное небо как протест, как боль, как неизбывное отчаяние горестной женской судьбы!

Отец со всей силы ударил кулаком ей в живот, и её голос на секунду захлебнулся, но взвился вновь. Ещё удар и ещё, с остервенением и без разбору, - и голос-вой превратился в хрип и бессвязное, бессмысленное бормотание: мать потеряла сознание…

Отец завёл почему-то заглохшую машину и случайно взглянул в зеркальце: бешеный взгляд и звериный оскал заставили его содрогнуться от собственного отображения.

«Я вас научу, как слушаться отца»,- полубессмысленно шептал он, на огромной скорости въезжая в город. Через минуту он был возле больницы, и очень смутно помнил, как вытащили из машины мать, как он где-то расписывался, что-то отвечал на вопросы и, наконец, выехал в обратный путь к дому…

Аист тем временем кружил над посёлком и его окрестностями и никак не мог увидеть хозяйку дома, словно она провалилась сквозь землю. В какой-то момент ощутил тугой удар в сердце: это случилось в ту секунду, когда отец стал избивать умирающую женщину.

Далёкая ударная волна домчалась и до аиста,и до детей. Валерий,было задремавший, очнулся от сильного толчка изнутри, бабушка в беспокойстве забегала по тёмному двору, Гриша, Сергей, Лена, Ваня и Гарик, и даже собака,- вздрогнули, Витя оторвался от поцелуя и почувствовал, что рядом, в трёх шагах от него и его дамы, кто-то стоит и не решается его окликнуть… У каждого до этого мгновения была своя, неповторимая жизнь, и лишь на миг произошло слияние всех чувствований в одно: в острое предощущение беды. И до, и после – каждый жил своим, но в этот миг – всеобщим ощущеньем…

(Продолжение следует).