Семейный праздник-41

41.

Похоже, Гриша ожидал услышать что угодно, только не это. Сразу и не нашёлся, что на это ответить или возразить. Пробормотал растерянно и даже как-то разочарованно:

- То есть… как это так? А развод? Или вы с ним живёте?

- Нет, мы не живём с ним уже четыре года, хотя развелись совсем недавно… Это я всё оттягивала с разводом, вернее, суд предлагал не торопиться, подумать – ради ребёнка – и я как бы вынужденно соглашалась. А на самом деле была неимоверно счастлива,- счастлива! – что отодвигается наш разрыв, что, может быть, всё ещё наладится… Боже мой, я сейчас расплачусь… разревусь, как белуга… но лучше бы не надо… Не дай Бог… за четыре года столько скопилось…

Марина проглотила последние слова вместе с подступившими слезами и несколько секунд боролась сама с собой, чтобы удержаться от рыданий. Невероятными усилиями ей это удалось...

- И я тебя понимаю, Гриша… Ещё как понимаю!.. Но именно поэтому… именно поэтому! – и говорю тебе, что нам… не быть вместе. Нет ничего страшнее и мучительней, чем односторонняя любовь… Уж лучше равнодушие обоих! Я хлебнула этого столько – не дай Бог никому… И тебе в первую очередь… Ты, пожалуй, единственный, кто по-настоящему признался мне в любви, - спасибо тебе за это. Даже от мужа - тем более от мужа! – ничего подобного никогда не слышала… Но что мне делать, если я любила, люблю и… и… и всегда буду любить только его… моего непутёвого… мужа… Бывшего мужа…

Она была на грани истерики,и Гриша это почувствовал. Он словно заледенел. Не шевелился, не дышал, не реагировал на услышанное. Казалось, что в наступившей тишине он словно генерирует это неодолимое безмолвие ночи и как бы поражает его тягучим напряжением всё большее и большее пространство вокруг себя… В нём, где-то глубоко внутри, боролись только два чувства: жалость к Марине и жалость к самому себе. Победило последнее, и чтобы жалость к Марине никак не помешала ему, он выпалил, наконец, с какой-то излишней и неуместной тут резкостью:

- А как же тогда понять появление Толика?! А?! Да и Сергея, собственно, тоже?

- Ох ты какой, Гриша… Ох ты какой…- В голосе Марины слышался ужас. – Я тебе откровение сердца, а ты… что же?.. Вот и откровенничай после этого с людьми… Дура!

- Как понять появление Толика? – уже с каким-то рычанием и угрозой настаивал Гриша. – Ведь ты любила, любишь и будешь любить… только одного человека? Объясни, пожалуйста!

- А если не объясню, убьёшь?

- А если не объяснишь,- убью!

- А как же любовь, о которой ты говорил десять минут назад? Не помнишь? Ты что-то такое мне о любви говорил…

- Да это и есть любовь! Которая тычется, как слепая, и не может никакого выхода найти! А ты своими объяснениями только запутываешь её ещё больше!

- Я сказала правду, чего тебе ещё надо?

- Толик и Сергей не вписываются в эту правду!

- И ты не вписываешься, Гриша! Если посмотреть со стороны! А по сути – сам знаешь… Успокойся, пожалуйста, и не кричи на меня; тогда, может, я и объясню тебе то, что тебя так волнует…

В наступившей паузе замерло агрессивное ожидание. Марина горько продолжила.

- Всё дело в моём непутёвом муже. Если он узнает, что после развода у меня никого не появилось, что я – одна, он опять приедет ко мне, такой у него характер… И опять начнётся всё сначала! Кошмар любви и ненависти… Толик – оборона, защита от мужа. Камуфляж. А Сергей –защита, оборона от Толика, которого, по правде сказать, я терпеть не могу… Ну, вот, совсем запуталась… Идиотизм какой-то… Господи, неужели всё это надо объяснять?

- Возьми меня…для камуфляжа…- медленно заговорил Гриша. - На долгие-долгие годы…

Он вдруг остро ощутил, что Марина сказала чистейшую правду, и ему теперь больше надеяться не на что. Но с потерей – не соглашался разум.

- Я согласен быть камуфляжем… А ещё лучше - обороной и защитой… Тебе ведь без разницы, кого взять, а я…

- Ну, хватит, Гриша! Не будем по второму кругу. Меня уже колотит от холода, и давным-давно пора домой…

Она попыталась встать, но не смогла, - Гриша жёстко удержал её за ногу чуть повыше ступни.

- Гриша, ты что? Отпусти сейчас же…

- Я не могу. Это сильнее меня.

- Ну, не сходи с ума. Это же насилие!

- Ну и что? Никто об этом, кроме тебя, знать не будет. Перетерпишь.

- Гриша, милый ты мой человек! Дай же ты мне опомниться от сегодняшней кошмарной ночи, дай уйти домой!

Не дам! Ты отвергла всё, что я тебе предложил: душу, сердце, совместную жизнь… И ничем за это отвержение не заплатила… А придётся…

- Гриша, подай, пожалуйста, мои трусы.

- Что?

- Трусы мои подай, пожалуйста. Они где-то у тебя под рукой.

- Какие… трусы?

- Мои. Самые обыкновенные. Не сидеть же мне с голой попой на траве, и так уже засиделась. Ещё придатки застужу… Давай!

И протянула руку в ожидании.

Обескураженный, как от щелчка по носу, Гриша машинально нащупал на траве какую-то тряпицу и подал её Марине. В темноте не было видно, что это такое, но Марина решительным движением вырвала ногу, встала и… надела трусики перед самым носом Гриши. Сверкнувшая зарница высветила этот момент как фотографической вспышкой. И тотчас оба замерли в невыразимой муке: она – от стыда и мерзости ситуации, он – от оглушительного желания и… стыда, мгновенно последовавшего за этим. Стыда за всё, что он тут наговорил и наугрожал этой изумительной, хрупкой женщине, которую на руках надо нести, нежно целовать, вымаливать у неё прощение всю жизнь, а не насильничать, не угрожать, не говорить ей гадостей… Он ткнулся головой через платье в её ноги и сказал с просветлением смертника:

- Мне нет прощения. Но ты пожалей меня и прости. Я люблю тебя больше жизни. Но я недостоин и мизинца твоего. Уходи от меня немедля. Это лучшее, что я могу для тебя сделать. Уходи. Не то я сейчас умру от разрыва сердца…

Она опустила свои ладони ему на голову и, громко плача, не удерживая себя, повторяла над ним:

- Это ты прости меня… Ты прости меня… Бог наказал нас любовью… Мы не виноваты… Если бы не дочь, я бы давно на себя руки наложила… Вот оно, озеро, в трёх шагах… Нырнуть – и нет тебя на веки вечные… И мук твоих нет… Ничего нет… Прости меня, Гриша, за всё, за всё… Я не виновата… Прости и прощай…

Он целовал её платье, стоя на коленях, и был как в горячечном сне. Она уже ушла, а он продолжал целовать воздух, где она только что стояла, землю, траву вокруг, счастливо улыбался и шептал, повторяя её слова: «Нырнуть… и нет тебя на веки вечные… и мук твоих нет… Ничего нет… Прости меня, Марина, за всё… за всё…»

Сверкнувшая зарница на мгновение высветила круги на воде, и на берегу завыла собака, только что примчавшаяся сюда с ночного кладбища за селом… Вой замирающим эхом промчался над озером – и затих в отдалении, где-то в небесном тумане…

(Продолжение следует).

источник изображения
часть 1 часть 11